Я, правда медленно, пишу вторую часть повести. Что-то получается. Писать очень хочется <С->
Целую тебя, обнимаю, будь спокоен. Твой Коста.
Я послал тебе телеграмму с нашим телефоном: В1-60-04. Ждем звонка и волнуемся, конечно.
Весь день у нас — Александра Васильевна, все так^я же добрая, суетливая, худая и седая. У Звэры новая подружка — очень культурная и славная «европейская женщина» — жена Булгакова <…>
12 декабря 1943 г. Москва
<С..> Жизнь постепенно налаживается. Вчера Звэ-рунья достала много стекла и завтра будет стеклить все окна, так что у нас будет светло (сейчас в твоей комнате и в Звэриной почти все рамы заколочены фанерой и там темно, как в погребе) и гораздо теплее. На днях обобьют дверь. Уже и сейчас у нас уютно, и Валюха собирается взять архив и повесить картины. Часы идут и играют все так же. По вечерам много света. Но работаю я пока па кухне — здесь теплее. Вторая часть повести разрослась (уже написано семь листов). Осталось немного — не больше листа. К 15-му думаю кончить. Получается, пожалуй, лучше, чем первая часть — и лаконичнее, и лиричнее, и проще. В общем, вся повесть будет в 15 листов — в полтора раза больше «Черного моря». Лишь бы ее напечп-тали, а сие еще неясно, — последние литературные «события» (с Зощенко, Лавреневым и другими) не очень мажорные. В общем, Пастернак волнуется.
В связи с последними событиями блеснула надежда па то, что разрешат к постановке «Рыцарей звездного неба» (в театре). Эта пьеса гораздо лучше, чем таировская: премьера у Таирова откладывается, заболела Коонен, заболел сам Таиров, а дублерши у Коонеп, конечно, нет.
Ну что ж, будем ждать.
На днях я получил письмо из Самарканда — очень хорошее — от «читательницы», художницы Н. Штейнмюл-лер, ученицы Бориса Александровича Фогеля. Она вместе со стариком читала мои книги вслух — и вот в результате письмо. Не был ли ты у Фогеля? Он — чудный старик. Его легко найти через Академию художеств. Что касается московского народонаселения, то новости такие, — приехал Володя Луговской. Говорит, что в Ташкенте — весна. У Фединых — лазарет. Старик только что встал после гриппа, но заболела Нина. Она, кстати, за день до болезни (тоже грипп) прибегала к нам в новом парижском платье, подаренном стариком. Звэра меня к Фединым не пускает — карантин. Приходит Ник. Ник. Ник. (Никитин), то за кусачками, то за проволокой, то за гвоздями — он устраивается в новой комнате. Звэра очень подружилась (и я тоже) с женой Ильфа и ее теперешним мужем скульптором Рабиновичем (Раби). Они — чудесные люди, и жепа Ильфа связала мне совершенно парижский свитер
После событий в столице шах-ин-шаха стало легче на душе. Пиши чаще. Пять дней не было писем, и было совсем нехорошо — опять мы затревожились.
Обнимаю тебя, целую и желаю, чтобы в новом году все «образовалось» и наступила бы наконец та любимая мной «тишина», над которой ты и Звэра любили посмеиваться.
Твой Коста.
Здесь зима, но пока еще очень мягкая, туманная, гнилая. Только сегодня — первый мороз. Китя Шкловский где-то под Смоленском <С—1>
1944
2 января 1944 г. Москва
Серяк, милый, только сегодня утром мы наконец пришли в себя после новогодних событий и можно засесть за письмо. (Не удивляйся, что я пишу на машинке, попросту смоличевская машинка стоит у меня на столе, я только что переписывал рассказ.) Подробности будут изложены дальше, а сначала мы со Звэрой крепко тебя обнимаем, целуем, поздравляем с новым годом и вместе с тобой думаем о будущем и надеемся на него, — на отдых, на покой, на легкость жизни, на то, что «мы увидим небо в алмазах» (по утверждению Чехова).
Новый год мы встречали у Фединых — «в тесном семейном кругу». Были мы (Звэра со мной), Таня Арбузова, Федины, Нина и ленинградский писатель Шишков-старец с женой. Было очень импозантно (внешне) и весело, но я из-за своего дурацкого сердца в три часа ночи лег у Федина в кабинете на диван и проспал до шести часов утра мирным сном, укрытый пледом, — к великому негодованию Звэры. Пили за тебя (даже стоя) — вот как! Вспоминали тебя очень часто. Старик Федюкин шумел, несчетное число раз целовался со Звэрой и со мной. Нина бегала на минуту к Цыле, где встречали новый год Вовка Толстой и прочие «школьники». Разошлись в восемь часов утра. Мы отнесли к Фединым вино, шампанское, всякие вкусные вещи, приготовленные Звэрой (необыкновенный хворост)