Том 9. По дикому Курдистану. Капитан Кайман

В его руке сверкнул кинжал, и он мигом проскользнул мимо меня к двери. Мы побежали за ним и успели как раз к тому моменту, когда его опрокидывали на землю. Селек сидел на нем, прижимая его коленом, и пытался отнять у него кинжал. Макреджа разоружили и снова привели в селамлык.

— Кто этот человек? — указал комендант на Селека.

— Посланец Али-бея из Баадри. Он снова возвращается туда, и ты должен ему разрешить сопровождать транспорт. Тогда мы будем уверены, что макредж не убежит. К тому же я передам тебе еще одного заключенного!

— Кого, господин?

— Пусть зайдет сюда арнаут, обвинявший меня!

— Приведите его! — приказал мутеселлим.

Один из лейтенантов привел человека, который еще не подозревал, как все для него оборачивается.

— Спроси-ка его, — сказал я, — где его оружие?

— Где оно?

— Его у меня отняли.

— Когда?

— В то время, когда я спал.

— Он лжет, мутеселлим! Этого человека дали в сопровождение хаджи Линдсею-бею; он в меня стрелял и убежал, затем подкараулил нас в дороге и еще два раза выстрелил в меня из леса, но не попал. Моя собака поймала его. Я простил его и дал ему уйти. Но при этом мы отняли у него оружие, которое и сейчас у моего хаваса. Мне пригласить свидетелей?

— Господин, я тебе верю! Арестуйте этого пса и бросьте его в прочнейшую камеру, какая только есть в тюрьме!

— Господин, ты приказываешь взять и макреджа? — спросил Селим-ага.

— Да.

— Мутеселлим, свяжи его прежде, — напомнил я. — Он уже пытался бежать и, без сомнения, попытается снова.

— Свяжите его!

Их увели, и я остался с комендантом наедине. Тот был так утомлен происшедшим, что лишь как сноп рухнул на ковер.

— Кто бы подумал! — вздохнул он.

— Только не ты!

— Господин, прости меня! Я же ничего не знал.

— Арнаут наверняка заранее встретился с макреджем и договорился с ним, иначе он не осмелился бы выступать против нас, ведь у нас было основание арестовать его.

— Он больше ни в кого не выстрелит! Разреши, я подам тебе трубку!

Мутеселлим послал за еще одним наргиле и сам зажег его, затем произнес почти подобострастно:

— Эмир, ты подумал, что я серьезно?

— Что?

— То, что я хотел взять у тебя деньги?

— Да.

— Господин, ты ошибаешься! Я лишь подчинился макреджу и обязательно отдал бы тебе свою долю.

— И дал бы мне убежать?

— Конечно. Ты же видишь, что я хотел тебе лишь самого хорошего!

— Ты бы не посмел этого сделать, если бы обвинение было обоснованным.

— Эмир, ты будешь продолжать так думать об этом?

— Нет, не буду при условии, если ты сделаешь так, чтобы я это забыл.

— Не думай больше об этом, эмир. Забудь это, как ты уже что-то другое забыл.

— Что?

— Лекарство.

— Да, мутеселлим, это я и в самом деле позабыл, однако ты его получишь уже сегодня, я тебе обещаю!

Тут вошел слуга.

— Господин, тут прибыл один баш-чауш[43].

— Чего ему надо?

— Он из Мосула и говорит, что по важному вопросу.

— Впусти его!

Фельдфебель передал коменданту письмо с большой печатью; то была печать Анатоли кади аскери, я тут же ее узнал. Комендант вскрыл его и вчитался, затем сказал баш-чаушу, чтобы тот прибыл к нему завтра утром за ответом.

— Господин, знаешь, что это? — спросил он меня, когда посланец ушел.

— Письмо верховного судьи.

— Да. Он извещает о смещении мутасаррыфа и макреджа. Последнего я должен, как только он появится, отправить в Мосул. Я передам его завтра с рук на руки баш-чаушу. Кстати, мне упомянуть в моем ответе что-нибудь о тебе?

— Нет. Я сам напишу. Только пошли с арестованным достаточно охраны!

— Это не помешает, тем более что в этом транспорте должен быть еще один заключенный.

Я похолодел:

— Кто?

— Араб. Мне это приказал Анатоли кади аскери. Сына шейха пошлют в Стамбул как заложника.

— Когда уходит транспорт?

— Утром. Сейчас я буду писать письмо.

— Тогда не буду больше мешать.

— О эфенди, твое присутствие доставит мне удовольствие.

— Но твое время ценно, я не буду у тебя его забирать.

— Ты придешь утром?

— Быть может.

— Ты должен быть при отъезде транспорта, чтобы видеть, как все это произойдет.

— Тогда я приду. Салам!

— Салам! Да будет Аллах твоим ведущим!

Едва я вошел в дом, навстречу мне звонко раздалось:

— Хамдульиллах, эфенди, ты жив и ты свободен!

Это была Мерсина. Она взяла меня за руки и глубоко вздохнула всей грудью:

— Ты великий герой! Это мне сказали твои слуги и посланник от Али-бея. Если бы они тебя арестовали, ты бы их убил прямо в серале и при этом, может быть, убил бы и Селима-агу.

— Его — нет, но других — точно! — рассмеялся я.

— Да. Ты как Келад-Силач. Твой стан походит на стан пантеры, твоя борода бесподобна, а твои руки как ноги слона!

Это, естественно, было лишь вольное сравнение. О Мерсина, какое это было покушение на темно-русое украшение моего лица, на милую симметрию моих незаменимейших конечностей! Мне пришлось быть в той же степени учтивым: