— Нѣ-ѣтъ! — замялся миссіонеръ.
Армія спасенія не пользуется большимъ уваженіемъ среди англосаксонскаго духовенства.
— Но если бы даже и такъ, — прибавилъ онъ вдругъ обидчивымъ тономъ, — то въ этомъ нѣтъ ничего дурного.
— Я ничего не говорю! — попробовалъ я возразить.
— Армія спасенія проповѣдуетъ Божью вѣсть разнымъ народамъ, японцамъ, неграмъ, канакамъ не хуже
Въ пылу разговора онъ уже присвоилъ мнѣ пресвитеріанское духовенство.
— Да я же не спорю! — повторилъ я, нѣсколько изумленный этимъ неожиданнымъ подаркомъ.
— А въ городахъ она отводитъ отъ кабака тысячи душъ въ сто разъ успѣшнѣе
Я опять попытался оправдаться, но онъ не обратилъ вниманія на мои слова.
— Мнѣ пора! — холодно кивнулъ онъ головой. — Прощайте, джентльмены.
Директоръ гимназіи, пожилой и довольно грузный, съ тяжелымъ лицомъ, какое японцы часто пріобрѣтаютъ подъ старость, былъ очень любезенъ, но по-англійски говорилъ плохо. Узнавъ, что мы хотимъ осмотрѣть учебныя заведенія Нійгата, онъ тотчасъ же познакомилъ меня съ учителемъ англійскаго языка, г. Тамура Тойогиса, который обязательно сопровождалъ насъ повсюду во все остальное время. Г. Тойогиса по англійски говорилъ довольно свободно, хотя опять-таки за границей никогда не былъ и образованіе получилъ въ университетѣ въ Токіо.
Прежде всего онъ повелъ насъ на урокъ англійскаго языка, въ качествѣ предмета, наиболѣе близкаго его сердцу. Преподаваніе англійскаго языка ведется довольно тщательно въ мужскихъ и женскихъ средне-учебныхъ заведеніяхъ, и въ этой гимназіи было даже три отдѣльныхъ учителя для разныхъ классовъ.
Классъ, въ который мы зашли, состоялъ изъ большой, прекрасно освѣщенной и очень чистой комнаты. Болѣе сорока учениковъ въ ситцевыхъ халатикахъ или бѣлыхъ коленкоровыхъ рубахахъ, съ босыми ногами и безъ бѣлья, сидѣли за небольшими, но довольно удобными партами и прилежно писали подъ диктовку. Учитель, маленькій и очень черный, ходилъ взадъ и впередъ по эстрадѣ передъ каѳедрой и диктовалъ наизусть. Онъ произносилъ по-англійски довольно раздѣльно, только по японскому обыкновенію всѣ l выговаривалъ какъ r, что иногда давало поводъ къ недоразумѣніямъ. Ученики писали въ обыкновенныхъ тетрадкахъ, но съ неловкимъ видомъ, который болѣе или менѣе свойственъ всѣмъ японцамъ при употребленіи перьевъ и чернилъ вмѣсто кисточки и туши. Однако, взявъ тетрадку у перваго попавшагося ученика, я убѣдился, что въ его работѣ почти нѣтъ грамматическихъ ошибокъ, хотя то былъ только четвертый классъ, соотвѣтствующій нашему второму. Стѣны классной комнаты были увѣшаны географическими картами гораздо лучшей работы, чѣмъ соотвѣтственныя произведенія Ильина, и изображеніями различныхъ животныхъ съ англійскими надписями. Вперемежку съ ними висѣли ученическіе рисунки самаго разнообразнаго содержанія, и многіе изъ нихъ обнаруживали тщательное исполненіе, ибо вообще рисованіе является въ Японіи однимъ изъ важныхъ школьныхъ предметовъ.
Слѣдующій классъ занимался чистописаніемъ. Учитель выводилъ мѣломъ на доскѣ причудливыя буквы, а ученики тщательно воспроизводили ихъ тушью на лощенной бумагѣ, тонкой, какъ папиросная. Европейскій школьникъ не имѣетъ понятія о той массѣ терпѣнія и труда, которую его монгольскій собратъ долженъ затрачивать на усвоеніе письма. Даже средневѣковый готическій шрифтъ и нашъ старинный уставъ не могутъ идти въ сравненіе. Зато интеллигентные японцы совершенно серьезно утверждаютъ, что полуинстинктивный даръ рисунка и чувство кривыхъ линій, свойственные японскому, а отчасти и китайскому народу, образовались, именно, вслѣдствіе многовѣковаго обученія письму.
Въ слѣдующемъ классѣ маленькій ученикъ, едва достававшій рукою до доски, отвѣчалъ урокъ алгебры, бойко вычерчивая латинскія формулы и знаки, за развитіемъ которыхъ мы могли слѣдить такъ же удобно, какъ и учитель. Но это былъ лучшій ученикъ класса, и я подозрѣваю, что онъ былъ вызванъ къ доске ради нашего посѣщенія.