Томъ четвертый. Скитанія

— Можетъ быть, вы и правы! — возразилъ я доктору. — Но не могу же я повѣрить только потому, что мнѣ станетъ легче отъ этого. Хорошее лѣкарство — вѣра, да купить ее нельзя!..

— Вѣра дается благодатью! — настаивалъ докторъ. — Молитесь о ней!.. Она придетъ внезапно, какъ дождь на сухую почву!..

— Чтобы молиться, уже нужно вѣрить! — возразилъ я.

— Неправда! — живо сказалъ докторъ Лерриго. — Есть состояніе души, когда вѣры нѣтъ, но душа стремится къ ней всѣми фибрами, плачетъ о ней кровавыми слезами, алчетъ, какъ голодная, и не можетъ достигнуть!.. Тогда-то и нужно молиться!.. — онъ благоговѣйно поднялъ глаза кверху. — Это у насъ называется подготовленіе. Потомъ приходитъ благодать!.. Вы, навѣрное, переживали то же? — наивно заключилъ онъ.

— Переживалъ, да не это! — возразилъ я неохотно.

Моя вѣра началась прямо съ благодати, а плакать кровавыми слезами мнѣ пришлось уже потомъ, и алкать жестокимъ голодомъ… Но тогда я уже не зналъ, кому молиться…

Непонятное раздраженіе поднималось со дна моей души навстрѣчу широкимъ и наивнымъ рѣчамъ доктора Лерриго. Мнѣ захотѣлось, чтобы онъ высказался опредѣленнѣе.

— Вы все говорите: вѣра! — сказалъ я. — Скажите, пожалуйста, опредѣленно, во что именно вы вѣрите?…

Докторъ Лерриго протянулъ руку къ полкѣ и снялъ маленькое, сильно растрепанное Евангеліе.

— Я вѣрю въ эту книгу! — сказалъ онъ просто, но очень твердо. — Я вѣрю въ то, что Господь создалъ міръ изъ Своего слова, и что Іисусъ Христосъ пришелъ въ міръ, чтобы спасти мою душу!..

— И въ чудеса вѣрите? — настаивалъ я.

— Въ каждую букву, которая написана въ книгѣ, — непоколебимо отвѣтилъ докторъ. — Мой Богъ — Богъ живой. Онъ можетъ творить чудеса!.. credo, quia absurdum… Если бы все было просто, была бы не вѣра, а знаніе!..

— Я не могу сказать: credo, quia absurdum! — медленно проговорилъ я.

— Какъ хотите! — сказалъ докторъ Лерриго нѣсколько обиженно. — Но такая вѣра составляетъ единственный исходъ для того, кто живетъ и мыслитъ. Если у васъ нѣтъ вѣры, то скажите мнѣ, какой у васъ останется выходъ предъ лицомъ жизни и смерти?…

Я подумалъ нѣсколько секундъ, прежде чѣмъ отвѣтить ему.

У современнаго человѣка, того, «кто живетъ и мыслитъ», не одна, а цѣлыхъ двѣ вѣры. Одна съ евангеліемъ мира и человѣчности, вѣра освобожденнаго Прометея, молодая и свѣтлая, какъ заря, смотритъ впередъ и живетъ будущимъ. Это вѣра молодыхъ людей. Для нея нужно или очень чистое, или очень счастливое сердце, но нечѣмъ ей залѣчивать глубокія раны жизни, ибо она перестала сулить награды и воздаянія. И есть еще другая вѣра, какъ черная вѣра поклонниковъ дьявола; но ею мучился еще Каинъ въ пустынѣ и Іовъ на гноищѣ. Ею мучится всякій, кто чувствуетъ и мыслитъ, но проливаетъ злыя слезы и свою или чужую кровь…

— Какой остается у васъ исходъ безъ вѣры? — повторилъ докторъ Лерриго.

— Протестъ! — отвѣчалъ я. — Вотъ мой исходъ. Это значитъ, что нѣтъ исхода, и я знаю, что нѣтъ исхода и не можетъ быть, и потому не хочу искать его!..

Торжественный стиль доктора въ этой странной обстановкѣ заразилъ и меня, и я былъ наполненъ метафизическимъ настроеніемъ не хуже любого «избраннаго сосуда».

Капитанъ Игнъ слушалъ наши рѣчи и по временамъ кивалъ головой, а бѣлая ночь съ любопытствомъ заглядывала въ окна.

— Это отъ лукаваго… Только злой внушаетъ такія гордыя мысли!.. — съ огорченіемъ сказалъ докторъ Лерриго.

— Правда! — согласился я. — Въ томъ и исходъ, чтобы быть гордымъ!.. Если я сотворенъ несчастнымъ, не стану просить пощады… Предъ опасностью и бѣдою не склоню головы!.. Предъ неизбѣжной казнью смерти не хочу завязывать глаза повязкою вѣры!..

— О, Господи! — вздохнулъ докторъ. — Нечестіе хуже всего!..

— Хуже всего разориться! — сказалъ вдругъ капитанъ Игнъ. — Прахомъ пошла шкуна и все… Спрашивается, кто разбогатѣлъ?…

Онъ поднялъ голову и посмотрѣлъ на насъ, какъ будто ожидая отвѣта, но мы оба не знали, что отвѣтить на такой простой и вмѣстѣ мудреный вопросъ.

Игнъ, впрочемъ, уже не нуждался въ отвѣтѣ. Онъ покачалъ головою, и на лицѣ его снова выразилась готовность слушать продолженіе нашего разговора.

— Скажите, пожалуйста! — припомнилъ я, обращаясь къ доктору Лерриго. — Вы говорили недавно, что наши души конечны… Какъ прикажете понимать это?..

— Наши души конечны, пока онѣ въ тѣлѣ; когда онѣ въ Богѣ, онѣ безконечны! — пояснилъ докторъ Лерриго почти небрежно.

Вопросъ, очевидно, показался ему слишкомъ простымъ.

— Значитъ, души сливаются съ Богомъ? — спросилъ я не безъ задней мысли.

— Души сами по себѣ безсмертны, — сказалъ Лерриго, — и пребываютъ вмѣстѣ съ Богомъ, но не въ Богѣ.

— А гдѣ онѣ пребываютъ? — полунаивный вопросъ стариннаго вольнодумства почти невольно вырвался у меня и мнѣ стало даже досадно. Однако вопросъ мой принесъ доктору неожиданное удовольствіе.