Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга

На самой вершинѣ горы, въ развалинахъ старинной римской крѣпости устроена часовня съ иконой Божіей Матери. Дорога туда поднимается зигзагами. На полу-подъемѣ, подъ высокимъ деревомъ, стоитъ деревянная скамья. Оттуда открывается лучшій видъ на монастырскія владѣнія. Въ воскресный полдень мы сидѣли на этой скамьѣ и смотрѣли внизъ. Подъ нами стлались мягкіе склоны горы, покрытые зелеными лугами. Тамъ и сямъ стояли фруктовыя деревья, очень старыя, растущія свободно. Между деревьями мелькали монастырскіе школьники, сбивавшіе яблоки и груши. Школьниковъ этихъ двадцать. Всѣ они абхазскія сироты. И, такимъ образомъ, они имѣютъ двойное право собирать эти фрукты, растущіе на волѣ, ибо деревья были посажены еще въ домонастырское время ихъ собственными отцами и дѣдами…

Ниже лежалъ обширный четыреугольникъ, обрамленной стѣною кипарисовъ и усаженный маслинами. Масличныхъ деревьевъ было двѣнадцать тысячъ. Ихъ блеклая зелень сѣрѣла и кудрявилась, и кипарисы темнѣли кругомъ рѣзкіе, густо-зеленые. Дальше сверкали серебряно-стальные куполы шести монастырскихъ церквей, краснѣли крыши мастерскихъ, заводы, гостиницы, каменные бараки для богомольцевъ и рабочихъ. Вездѣ виднѣлись кресты, бѣлыя стѣны, строгая зелень. Все вмѣстѣ было, какъ каменный городъ и какъ новое кладбище, полное мягкой грусти и суровой строительной роскоши.

Мы спускались оттуда по большой кипарисной аллеѣ. Она простирается на версту и доходитъ до самаго берега. Мы шли не торопясь, и навстрѣчу намъ плыли звуки большого колокола, медленные, густые, отрывистые: дынъ, дынъ!.. Кипарисы тянулись вверхъ и хмурились, какъ монахи въ зеленыхъ мантіяхъ, и будто молились по-своему, безъ слова, безъ движенія. Предъ нами шли богомольцы и богомолки, такъ же медленно, группами и парами. Впереди всѣхъ шла, или вѣрнѣе ползла старуха изъ Воронежа, колченогая, сухорукая, темная, какъ мощи, сухая, какъ узловатое дерево. Отъ самаго Воронежа она приползла, не торопясь, пѣшей дорогою, какъ черная улитка. И вмѣстѣ съ ней пришли двѣ молодыя спутницы, соразмѣряя шагъ свой съ ея искалѣченной поступью…

Въ толщѣ стѣны монастырской бережно оставлено огромное старое дерево. Оно стоитъ одновременно внутри и снаружи. Половина тѣни его падаетъ во дворъ, половина на внѣшнюю тропу.

Этотъ прекрасный примѣръ бережливости къ старому на всемъ побережьѣ не нашелъ подражателей. Когда проводилось шоссе, господа инженеры скололи на щебень старинные долмены, остатокъ загадочной древности. Только одинъ уцѣлѣлъ, «Дідова Хата», подальше Геленджика.

Церкви монастырскія построены четырехугольникомъ. Противъ соборной паперти, прямо черезъ дворъ, двери трапезы. Стѣны трапезы разрисованы духовными картинами.

У монастыря все свое, даже живописцы доморощенные.

Зато и картины аляповатыя. Въ пріемной у настоятеля виситъ картина: «Начало Новаго Аѳона». Можно разобрать только скалы, арбу и буйволовъ, а лица людскія расплылись, какъ пятна чернильныя.

Въ главномъ соборѣ стѣны бѣлыя и голыя, ничѣмъ не разрисованы. Только во всю стѣну стоитъ иконостасъ, яркій, массивный, густо позолоченный, словно отлитый изъ золота. Бѣлая известь и золото. Богато и холодно. Стиль эпохи Александра Третьяго. Лучше молиться снаружи, въ садахъ, между пальмами.

Мы ушли въ верхніе сады, а оттуда въ нижніе. Насъ провожалъ отецъ Адріанъ, въ клобукѣ и подъ мантіей. У него было блѣдное лицо, плавныя движенія, взглядъ смутный и мечтательный.

Онъ разсказывалъ тихимъ голосомъ будто себѣ самому, а не спутникамъ.

— «У насъ крестьянскій монастырь. Все люди простые, малограмотные. При электричествѣ монтерами бывшіе матросы, прежде на судахъ плавали, присматривались къ дѣлу.

Отецъ настоятель тоже изъ самыхъ простыхъ, костромской селянинъ, а посмотри-ка, — Господь умудрилъ его, онъ строитъ безъ архитектора, мосты проводитъ безъ инженера…

Мы стремимся работать собственными силами. У насъ въ саду — свои работники, въ виноградникѣ — свои.

Даже на скотномъ дворѣ все наше послушаніе».

Отецъ Адріанъ говорилъ о недавнемъ монашескомъ съѣздѣ.

— Отъ насъ ѣздилъ на съѣздъ отецъ Іеронъ.

Тамъ были наши и ихніе. Наши стояли за общежитный уставъ. Ихніе были согласны, но только хотѣли исключить великія лавры, откуда и идутъ всѣ доходы архіерейскіе. Но безъ лавръ какое будетъ правило…

Два дня отецъ Адріанъ былъ намъ вѣрнымъ спутникомъ, водилъ насъ въ гору на «Ласточкино гнѣздо», откуда открывается чудный видъ на Сухумскій мысъ и на море, показывалъ намъ финиковую пальму въ два обхвата толщиной и лимонное дерево, которое приноситъ двѣ тысячи плодовъ, — и медленно ронялъ отрывистыя фразы о монастырскихъ порядкахъ и объ отцѣ настоятелѣ:

— Этотъ человѣкъ два вѣка будетъ жить. Восемьдесятъ лѣтъ ему, каждое утро самъ на постройки бѣгаетъ… У насъ все ровное, — говорилъ отецъ Адріанъ. — Уставъ общежительный. Нѣтъ келейниковъ. Каждый самъ для себя носитъ и моетъ. Не то грязный ходи и бѣлье немытое…