Том II. Введение в философию права

За «картинной плоскостью» этих мозаик пространство отсутствует. Однако оформленное нишей материальное пространство есть перед изображением, и оно включено в изображение. Образ не отделен от зрителя «воображаемым оконным стеклом» картинной плоскости, за которым разворачивается иллюзионистическое изображение: он открывается в находящееся перед ним реальное пространство, где живет и движется зритель […] может почувствовать себя очевидцем священных событий и собеседником святых. Он не отрезан от них, но физически включен в состав огромного образа-храма и, окруженный сонмом святых, участвует в событиях, которые лицезреет[470].

Входящий в византийский храм приглашен включиться в гармонию. Отмеченное Демусом отличие от западной практики касается права индивида на отдельность. Западный субъект это собственно глаз[471]. Видящему дана здесь свобода оставаться невовлеченным. Смотреть так позволяет не всякая культура. Сказанное о Византии можно сравнить с обычаем тех регионов современного мира, где наблюдателю запрещается не участвовать в том, на что он смотрит, при том что типы требуемого участия могут быть разными, от единодушия до равнодушия. Субъекта тогда нет, он во всех смыслах слова поглощен увиденным.

С учетом угла зрения фигуры на византийских мозаиках, расположенные косо к глядящему, будут шире чем на перпендикулярных к лучу зрения, а на далекой стене увеличены относительно близкой. Благодаря обратной перспективе задний край стола может казаться длиннее переднего. Есть и другие приемы втягивания глаза в изображаемое, снятия дистанции между глядящим и образом. Чем совершеннее гармония, предлагаемая человеку, тем больше от него ожидается растворения в единодушии, соборности, икономии целого. Независимому глядящему прав внутри целого по-видимому не оставлено. У него не должно быть свободы кроме той, какую обеспечит общее согласие.

Но не забудем, что растворить видящего в гармонии целого по-видимому невозможно. Он уйдет от любого согласия и посмотрит со стороны на самый прекрасный космос. При том что идея духовного единства не вправе допустить нерастворимый остаток внутри соборного целого или благое единство помимо него, неуловимый наблюдатель никуда не девается, не устраняется никаким очищением.

Рядом с византийским гармоническим согласием ничего невтянутого им не должно было остаться – кроме чужого, нечистого, злого. Византийское соборное единство оставляло чужому много места, точнее, самим своим существованием создавало неприемлемое враждебное пространство. На примере проследим живую механику этого процесса. Прошло немного времени после Юстиниана, эпохи казалось бы окончательного, на тысячелетия, возведения под купол всего здания христианской византийской культуры, времени закрепления литургии, кодификации законов, ритуализации государства. К югу от империи в аравийской пустыне возникает и как пожар распространяется новая религия. Совершенная монада без окон, византийская культура с ней не смешивается. Историки, говорящие об отсутствии влияния ислама на византийское иконоборчество, правы. Иконоборчество было внутренним делом византийской цивилизации. Но именно для замкнутой полноты этой культуры надо было, чтобы она не уступала никакой другой. Энергия ислама в его первые века была настолько выражена, что как океан под притяжением луны должен приподняться, как расположение металлических опилок на листе меняется от приближения магнита, так внутри византийской системы даже без видимого культурного обмена с исламом должны были начаться свои процессы. Сбросив по велению императоров иконы и образы, храмы омолодились, опростились, образ Бога очистился в этом отношении от вещества, дух был поощрен легче подниматься минуя земное к бесконечной дали божества. Изменились цвет и фактура гармонии, но не пошатнулся замысел совершенного космоса. Он в принципе всегда един и исключителен. Его непринятие как было, так и осталось осуждаемой ересью – только чужим было объявлено на какой-то период иконопочитание, обязательная часть прежней гармонии. Природный, естественный чужак ислам мог быть только политическим врагом, с которым можно договориться. Худшим врагом в новой иконоборческой, как и в старой Византии оставался тот, кто не вписывался в идеальную соборность.