Томъ пятый. Американскіе разсказы

«Вспомнимъ горы, вспомнимъ долы,
Наши храмы, наши селы,
И въ краю, въ краю чужомъ
Мы пируемъ пиръ веселый
И за родину мы пьемъ…» —

подхватилъ хоръ.

— Отчего не слышно баса? — воскликнулъ Подшиваловъ. — Гдѣ Рябчиковъ?

У сердитаго носильщика тяжестей былъ великолѣпный басъ, мрачный и звонкій, напоминавшій большую мѣдную трубу.

Но Рябчикова не было между пѣвцами. Онъ сидѣлъ въ самомъ дальнемъ углу, уткнувшись лицомъ въ колючія вѣтви елки, и горько плакалъ.

Многоязычный хохликъ подошелъ къ Рябчикову и дотронулся до его руки. Они были пріятелями и одно время даже жили вмѣстѣ. Иногда послѣ пятой рюмки Рябчиковъ даже высказывалъ желаніе тоже учиться по-лошенкойдышь.

— Чего ты, Рябчикъ? — спросилъ хохликъ участливымъ тономъ.

— Домой хочу! — отвѣтилъ Рябчиковъ захмелѣвшимъ голосомъ.

— Пойдемъ, я тебя отведу! — предложилъ Пренадинъ, дѣлая движеніе, чтобы взять его подъ руку.

Рябчиковъ отбросилъ его руку прочь, какъ капризный ребенокъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! — говорилъ онъ плачущимъ голосомъ. — Я хочу домой, туда, къ мамѣ!..

Рулевой переминался на мѣстѣ и все нерѣшительнѣе поглядывалъ на хозяина.

— Знаете что, Илья Никитичъ! — сказалъ онъ ему, наконецъ. — Не можете ли вы для меня найти работу на вашей фабрикѣ!..

Нью-Іоркъ, 1903.

Землепроходъ Очеркъ

Я жилъ въ Нью-Іоркѣ уже полгода. Это были сплошные каникулы, одни изъ самыхъ длинныхъ, какіе я имѣлъ въ своей жизни. Дни соединялись въ недѣли, а недѣли въ мѣсяцы, время уплывало неудержимо и безшумно, какъ песокъ изъ прорваннаго мѣшка. Кругомъ меня волновался и шумѣлъ гигантскій городъ, но въ моей душѣ было тихо, какъ въ больницѣ; она отдыхала, какъ выздоравливающій отъ тифа, и лѣниво дремала, укрывшись широкимъ одѣяломъ покойнаго и непроницаемаго безразличія. Не то, чтобы я проводилъ свое время безъ работы. Въ Америкѣ никто не сидитъ безъ работы. Воздухъ наполненъ жаждой дѣятельности, и даже милліонеры, не имѣя возможности работать для хлѣба, погружаются въ тяжелый спортъ — «каторжный и потный», по опредѣленію премудраго американскаго философа, мистера Дули изъ кабачка № 2047 по Арчиной Аллеѣ подъ Чикаго[10] — «какъ берейторы и кучера, которые работаютъ безъ жалованья».

Мнѣ, какъ иностранцу, при томъ не имѣвшему милліоновъ, тѣмъ болѣе приходилось подчиниться этому общему закону американской жизни. Конечно, дѣло, дававшее мнѣ хлѣбъ, не было похоже на обычныя американскія дѣла, которыя вращаются вокругъ прилавка и конторскихъ книгъ еще исключительнѣе, чѣмъ въ Европѣ. Я работалъ въ одномъ изъ храмовъ науки, который является, быть можетъ, самымъ серьезнымъ и богато обставленнымъ въ огромной столицѣ западнаго континента. Это былъ величественный дворецъ, сложенный изъ сѣраго гранита, съ широкими мраморными лѣстницами и высокими свѣтлыми залами. Въ каждомъ изъ этихъ залъ могло бы безъ труда помѣститься однородное учрежденіе съ Васильевскаго Острова вмѣстѣ съ крышей и дымовой трубой.

Этотъ великолѣпный научный храмъ возникъ почти такъ же, какъ возникаютъ на русской почвѣ церкви и монастыри. Его построили купцы, желавшіе увѣковѣчить свое имя чѣмъ-нибудь болѣе приличнымъ, чѣмъ собраніе процентныхъ купоновъ. «Смолоду много бито, граблено, подъ старость надо душу спасти».

При томъ же богатые купцы часто бываютъ бездѣтны и не знаютъ, кому завѣщать свои сокровища.

Наука, однако, занималась своимъ дѣломъ, не заботясь объ источникѣ питавшей ее струи. Въ ученомъ дворцѣ съ утра до вечера стройно кипѣла странная работа, мало понятная для непосвященныхъ смертныхъ. Четыре скульптора работали, возсоздавая по полевымъ фотографіямъ и наскоро снятымъ слѣпкамъ точныя фигуры и группы различныхъ индѣйскихъ, негритянскихъ и папуасскихъ племенъ. Въ паровой печи подъ давленіемъ тридцати атмосферъ выжигались зародыши моли изъ одеждъ, привезенныхъ съ Тихо-океанскихъ острововъ или съ береговъ Берингова моря. Въ одномъ углу читались лекціи съ живыми картинами, въ другомъ готовились къ пріему международнаго конгресса, въ третьемъ снаряжали новую экспедицію.

Я имѣлъ въ этомъ дворцѣ особую рабочую комнату и высиживалъ въ ней ежедневно восемь часовъ, окруженный черепами, муміями, недоконченными чучелами собакъ и черными идолами, и, поглядывая на высокій потолокъ надъ моей головой, прилежно описывалъ, какъ на далекомъ азіатскомъ сѣверѣ люди ухитряются залѣзать въ спальный мѣшокъ вмѣстѣ съ жировой лампой и котломъ горячей похлебки. Но эта работа, имѣвшая такъ мало общаго съ земными треволненіями и надеждами, только укрѣпляла мой душевный отдыхъ. Ежедневная порція научной пищи наполняла мое мышленіе, какъ прѣсная діэта, и унимала остатки моего застарѣлаго европейскаго безпокойства, какъ опій унимаетъ безсонницу или зубную боль.

Главная суть, конечно, была въ томъ, что европейскія и, въ особенности, русскія дѣла остались гдѣ-то далеко за океаномъ, за морями, за горами и за тридевятымъ царствомъ.