Томъ пятый. Американскіе разсказы

Пробраться наверхъ и протѣсниться поближе къ клиросу было совершенно невозможно. Я терпѣливо простоялъ на лѣстницѣ, сколько могъ, потомъ вышелъ на улицу, дожидаясь конца богослуженія. Съ лѣвой стороны у церкви была цырюльня, съ правой открытая кофейня. Молодые люди, которымъ, вѣроятно, тоже не достало мѣста въ церкви, сидѣли за столиками и съ увлеченіемъ играли въ кости. Прямо подъ моими ногами изъ какого-то подземелья бородатый арабъ, черный, какъ жукъ, и вдобавокъ весь обсыпанный угольной пылью, тащилъ желѣзными когтями четвероугольную глыбу льда, такого блестящаго и плотнаго, что онъ какъ будто не таялъ даже на солнцѣ.

Толпа хлынула внизъ по лѣстницѣ и стала постепенно выбиваться изъ узкихъ желѣзныхъ дверей на улицу.

Я дождался пѣвцовъ бѣлокурой группы.

— Вы, должно быть, русскіе? — сказалъ я, останавливая одного изъ нихъ, который неторопливо проходилъ мимо, опустивъ голову внизъ.

— Ажежь! — словоохотливо отвѣтилъ онъ. — Русскіе були… — Это былъ маленькій, сухощавый человѣкъ съ унылыми глазами и длинными казацкими усами, одѣтый въ некрахмаленную рубашку и дешевую нанковую пару.

— А гдѣ другіе? — спросилъ я оглядываясь.

Они всѣ куда-то исчезли, какъ будто растаяли.

— Геть, геть! — отвѣтилъ собесѣдникъ. — До броварни побигли, у нихъ гардло зесхло.

Онъ говорилъ съ явнымъ хохлацкимъ акцентомъ, но на какомъ-то невозможномъ языкѣ, составленномъ изъ малорусскихъ, польскихъ и англійскихъ словъ.

Мы пошли рядомъ. Мой новый знакомецъ, по-видимому, никуда не торопился и какъ будто даже не имѣлъ опредѣленнаго мѣста, куда направить свои шаги.

— Та яжъ не тутешній! — объяснилъ онъ мнѣ.— Я майнеръ (рудокопъ) изъ Пенсильвеніи. Штрайкъ у насъ, нема гдѣ робить. Съ того люди и подались, кто куда.

— А зачѣмъ штрайкъ? — спросилъ я, желая узнать его мнѣніе.

— Атъ! — презрительно фыркнулъ онъ. — Хай вони сказятся!..

— Юніонъ звеливъ! — объяснилъ онъ, видя недоумѣніе на моемъ лицѣ, — то кто робитыметь, то люди кажуть: шкапъ.

Онъ говорилъ о той самой стачкѣ углекоповъ, изъ-за которой въ Нью-Іоркѣ собирались митинги на улицахъ.

Она охватила болѣе 200,000 рабочихъ и впервые поставила лицомъ къ лицу стройно организованный юніонъ и могущественный угольный трестъ. Между прочимъ, она чуть не заморозила безъ топлива всѣ большіе города восточныхъ штатовъ.

Загадочное слово «шкапъ» представляло русскую передѣлку характернаго американскаго словечка scab, паршивецъ, которымъ организованные рабочіе называютъ перебѣжчиковъ и пришельцевъ, перебивающихъ стачку.

Я предложилъ зайти въ «броварню», но спутникъ мой отказался наотрѣзъ.

— Хиба жъ пойдемъ до пиру, — предложилъ онъ съ своей стороны, — хай насъ витеръ обдува!..

Я сообразилъ, что пиръ означаетъ pier, одну изъ обширныхъ и прохладныхъ пристаней, которыми изобилуютъ набережныя огромнаго города. На этихъ пристаняхъ устроены буфеты, и по воскресеньямъ играетъ оркестръ, привлекая массу публики, не имѣющей возможности уѣзжать на загородныя гулянья.

Мы вышли изъ арабскаго квартала и проходили теперь по Wall street, главной биржевой улицѣ Нью-Іорка, гдѣ въ будни кипитъ ожесточенная дѣловая суета. Но теперь, ради воскреснаго дня, нигдѣ не было ни души. Только огромныя вывѣски конторъ сверкали золотыми и агатовыми буквами, да кое-гдѣ въ полуоткрытомъ окнѣ копошилась фигура негра-лакея, перетиравшаго стекла. Гигантское коллективное казнохранилище, самое богатое на всемъ земномъ шарѣ, какъ будто вымерло и выглядѣло теперь, какъ очарованный замокъ американскаго золотого тельца, усыпленный на двадцать четыре часа великою заповѣдью объ еженедѣльномъ отдыхѣ.

Пирпойнтъ Морганъ, — прочиталъ я черезъ дорогу надъ широкой стеклянной дверью. — Джонъ Рокфеллеръ, Россель Седжъ… — Каждое изъ этихъ именъ стоило милліоны и десятки милліоновъ долларовъ.

— Богато тутъ грошей! — сказалъ мой собесѣдникъ, какъ будто отвѣчая на мою невысказанную мысль, — а у насъ чертъ ма!..

Я посмотрѣлъ на него внимательнѣе. Нью-іоркское золото, очевидно, внушало ему такія же меланхолическія мысли, какъ и пенсильванскій уголь.

— А давно вы въ Америкѣ? — задалъ я обычный стереотипный вопросъ.

— Такъ давно, — отвѣтилъ мой спутникъ, — пора назадъ вертаться!.. — Двадцатой рикъ (годъ).

Мы вышли на стрѣлку пристани и усѣлись за столикомъ.

— Я Джонъ Кончъ, — отрекомендовался мой спутникъ, — а по-нашему Иванъ Кончакъ, подпасокъ съ Мысъ Доброй Надежды.

— Какъ! — удивился я, — вѣдь это отъ насъ рукой подать. Мы земляки.

Мысъ Доброй Надежды, не имѣющій ничего общаго съ Африкой, лежитъ на Азовскомъ морѣ въ ста верстахъ отъ моего родного города.

Это было уже за второй бутылкой пива, и послѣ третьяго стакана мой собесѣдникъ немного размякъ и пришелъ въ мечтательное настроеніе, очень пригодное для интимныхъ изліяній.

— Ну, коли знаете Добрую Надежду, — сказалъ онъ, — то и степъ знаете… Былъ я сирота, выросъ безъ отца, безъ матери, отдали меня въ стадо. Хожу я по степу годъ и другой, ничего у меня нѣтъ, думаю: большой этотъ степъ, а свѣтъ, должно быть, еще больше. Я пойду, поищу простору.

— А развѣ на степи тѣсно? — спросилъ я.