Томъ пятый. Американскіе разсказы

На другой день приходитъ ихній какой-то, а съ нимъ другой, не знаю кто, — русая борода и шляпа черная на головѣ, — и прямо ко мнѣ по-нашему. — Ты, — говоритъ, — откудова? — Я, говорю, Ванька подпасокъ съ Мысъ Доброй Надежды, коли знаете. — А зачѣмъ ты сюда пришелъ? — Я, говорю, иду на край свѣта, къ большому морю, хочу въ другую землю ѣхать. — Такъ онъ ажъ тюкнулъ на меня по-нашему, по-хохлацки: — Тю, тю, — говоритъ, — дурный! Ты, — говоритъ, — пошелъ криво. Тутъ не море, а горы…

Поговорилъ онъ съ начальникомъ ихнимъ, выпустили меня. Пошелъ я съ нимъ, сталъ жить. Что же ты думаешь, къ кому ни приду — все наши, даже мнѣ дивно стало, городъ чужой, а люди свои. Пожилъ я съ ними четыре недѣли, и наговорили они мнѣ всего.

— Оставайся, — говорятъ, — здѣсь, мы тебя учить будемъ. — А я говорю: нѣтъ! Утвердился я умомъ, чтобы поѣхать въ ту заморскую землю. А они мнѣ сказали, что у ней имя Америка. — Коли, — говорятъ, — хочешь ѣхать въ Америку, есть, — говорятъ, — по дорогѣ городъ Ямбургъ, туда поѣзжай сперва. Мы тебѣ билетъ дадимъ. — А я имъ говорю: мнѣ шлёнзакъ сказалъ, что та земля на закатъ солнца. — Что жъ, — говорятъ, — можно и на закатъ солнца.

Показали они мнѣ, сдѣлано у нихъ, какъ бумажный арбузъ, и вся земля на арбузѣ и будто она круглая, какъ мячикъ, или какъ дыня. Посмотрѣлъ я, гдѣ море и гдѣ земля и гдѣ закатъ солнца, сталъ вести пальцемъ прямо на закатъ, довелъ до моря.

— А здѣсь, спрашиваю, есть городъ? — Здѣсь, — говорятъ, — городъ Брестъ. И полюбилось мнѣ это имя. Какъ шли мы изъ Кіева въ Вѣдень, заходили мы въ русскій городъ, въ Литовскій Брестъ. Видно, думаю, и это нашъ городъ, и люди, должно быть, наши есть.

— Билетъ, говорю, мнѣ не нужно, а напишите мнѣ письмо, чтобы люди меня не трогали. Пойду я искать этотъ Брестъ…

— А вы грамотный? — внезапно спросилъ я.

Подробности оригинальнаго разсказа навели меня на мысль, что мой новый знакомецъ не силенъ въ чтеніи и письмѣ.

— А ни! — сказалъ Кончакъ. — Пыталъ я учиться, то по-нашему, то по-польскому, то по-здѣшнему; перемѣшалось у меня, не могу разобрать, гдѣ чіе. А потомъ думаю: На что мнѣ эти книжки? Когда Богъ свѣтъ строилъ, онъ въ книжку не смотрѣлъ, то и мнѣ не надо.

— То я говорю: напишитъ мнѣ письмо! — снова началъ Кончакъ прерванный разсказъ.

Посмѣялись они между собой и написали мнѣ письмо по-нашему и по-ихнему, по-нѣмецки, что ли, — что этого человѣка не трогайте, онъ землепроходъ. Дали мнѣ денегъ немного. Пошелъ я изъ того города, и пало мнѣ на умъ: а что за бѣда, если я языка не знаю? Пускай я буду, какъ нѣмой. Думаю, все равно, обману здѣсь нѣтъ. Вправду, языка у меня нѣтъ здѣшняго. Попробовалъ я разъ, пришелъ въ деревню, люди мнѣ то да се, а я: ме-ме! Руками на ротъ показываю. Хорошо обошлось. Покормили они меня и амтмана не поминали, а я дровъ напилилъ. Такимъ манеромъ шелъ я себѣ потихонечку, и грѣхъ сказать, люди меня жалѣли. Гдѣ покормятъ, а я поработаю. Гдѣ и купить придется, и холодну никто не поминалъ.

Еще одинъ разъ, далеко это было, ужъ я изъ горъ вышелъ, да и отъ моря близко стало, присталъ ко мнѣ на селѣ человѣкъ какой-то, начальникъ или простой, не знаю. Привелъ меня въ домъ, наскакиваетъ, руками машетъ, бумагу показываетъ. Понимаю я, что онъ велитъ и мнѣ бумагу казать, досталъ то письмо. Вотъ онъ прочиталъ, что было по-ихнему, да еще и разсмѣялся. Сейчасъ книжку досталъ, да и давай въ книжку писать. Все въ письмо смотритъ и въ книжкѣ пишетъ. Все списалъ письмо, а мнѣ худа не сдѣлалъ, и письмо назадъ отдалъ и еще одинъ злотый далъ серебряный.

Шелъ я, шелъ, пришелъ на берегъ моря, и городъ опять большой, какъ Чешская Прага. Думаю, должно быть, это Брестъ, а спросить не умѣю. Было утро раннее, пошелъ я на пристань корабли смотрѣть. Вижу, люди стоятъ, будто работы ждутъ, грузчики по виду. Сталъ и я вмѣстѣ. Они говорятъ ко мнѣ, я, конечно, не понимаю, а опять, слышу, спрашиваютъ: кто, молъ, ты? — Думаю, теперь довольно мнѣ молчать: ткнулъ себя пальцемъ въ грудь. — Я русъ! — говорю.

Что же вы думаете? Дали они мнѣ работу, мѣшки таскать на берегъ съ корабля, и ночевать меня повели. Сталъ я жить въ этомъ городѣ и каждый день на работу ходить сталъ, и даже по-ихнему началъ подучиваться немножко. Только теперь забылъ. Очень ужъ у нихъ навыворотъ, хуже чѣмъ у нѣмцевъ. Надо сказать: молоко, а они говорятъ: лей, а хлѣбъ у нихъ: пѣна, а водка: удави. И по-здѣшнему тоже навыворотъ, а все же не столько.

— А какой городъ былъ, — спросилъ я, — правда Брестъ?

— Нѣтъ, — сказалъ Кончакъ, — иной городъ. Имя-то у него чисто, какъ собаки гавкаютъ: Гавъ (Гавръ). Мнѣ люди потомъ сказывали, немного я обминулся, стороной пришелъ. Ну да все равно, къ морю все-таки пришелъ, — прибавилъ онъ.

— Прожилъ я въ этомъ городѣ съ мѣсяцъ, все думалъ, какъ бы мнѣ на корабль попасть и сосѣдямъ говорю: Америка, Америка, а они мнѣ тоже: Америкъ да Америкъ.

Наконецъ, приходитъ ко мнѣ полякъ.

— Ты, — говоритъ, — хочешь въ Америку ѣхать?

— Ага, — говорю, — хочу!

— А гроши у тебя есть? Это дорога не малая. Надо сотню червоныхъ злотыхъ (60 рублей).