Томъ шестой. За океаномъ

Въ душѣ Вихницкаго шевелилось странное чувство. Ему было больно и хорошо и невольно хотѣлось пѣть вмѣстѣ съ толпой, и въ то же время онъ чувствовалъ, какъ будто кто-то задѣлъ его душу за растравленное мѣсто. Эти тысячи людей, очевидно, нашли себѣ новое отечество здѣсь, за океаномъ, и искренно привязались къ нему и хотѣли быть для него честными и преданными гражданами. Недалеко отъ себя, въ десятомъ ряду креселъ, Вихницкій замѣтилъ человѣка съ большими усами и пустымъ рукавомъ съ лѣвой стороны, пристегнутомъ къ груди. Вихницкій зналъ его по имени. Это былъ офицеръ полка добровольцевъ, потерявшій руку на Кубѣ въ послѣдней испанской войнѣ. Вихницкій припомнилъ кстати, что полки Нью-Іоркскихъ добровольцевъ во время войны были переполнены молодыми людьми изъ Дантана, и даже первый убитый на войнѣ съ американской стороны былъ Абрамъ Давидсонъ, сынъ русскаго еврея.

И вдругъ чувство обиды и стыда родилось въ его душѣ. Онъ почувствовалъ себя русскимъ, и ему стало жалко всѣхъ этихъ десятковъ и сотенъ тысячъ переселенцевъ, которыхъ бѣдная Россія безвозвратно отдала и отдавала каждый годъ богатой и счастливой Америкѣ.

— Развѣ у насъ такъ много людей, — говорилъ онъ себѣ, — что мы отдаемъ ихъ щедро, безъ счету, какъ будто они записаны въ статью бюджета общихъ расходовъ? Это люди на выборъ, лучшіе изъ тысячъ, у которыхъ хватило терпѣнія накопить денегъ на дорогу и природной смѣтливости, чтобы не растеряться среди непривычныхъ условій Америки и завоевать себѣ прочное и нужное мѣсто. Намъ они, быть можетъ, были бы нужнѣе, ибо и у насъ тоже обширныя земли, бѣдная, дикая, голодная, малокультурная страна. И намъ больше всего нужны энергія и иниціатива…

И ему захотѣлось взять всю полумилліонную толпу, наполняющую Дантанъ, и перенести ее за океанъ по той же самой дорогѣ, по которой онъ самъ собирался доѣхать до Россіи.

Занавѣсъ поднялся… Сцена представляла большую «общую комнату» въ зажиточномъ фермерскомъ домѣ восточныхъ штатовъ, гдѣ-нибудь въ Пенсильваніи или Нью-Джерси. Бѣлыя штукатурныя стѣны, внутренняя лѣстница и коверъ были американскіе, но мебель и обстановка представляли явную примѣсь русскаго элемента, и на столикѣ въ углу стоялъ большой самоваръ. За широкимъ окномъ, освѣщеннымъ луной, шелъ густой бѣлый снѣгъ, какой обыкновенно идетъ наканунѣ Рождества. За сценой послышался топотъ копытъ и шумъ полозьевъ. Это хозяинъ, возвращавшійся изъ города, подъѣзжалъ къ усадьбѣ.

Семья собралась ему навстрѣчу. Фермеръ вошелъ въ русской мѣховой шубѣ и высокихъ сапогахъ. То былъ высокій мужчина съ энергичнымъ лицомъ и съ длинной сѣдой бородой. Изъ разговора присутствующихъ было видно, что это зажиточный арендаторъ изъ-подъ Кременчуга, который продалъ все имущество, чтобы переѣхать въ Америку. Дѣла его, однако, шли плохо. Новыя условія хозяйства были непривычны для него, и онъ быстрыми шагами шелъ къ разоренію. Дѣти не хотѣли работать на фермѣ и рвались въ городъ, гдѣ ловкому человѣку всегда найдется мѣсто. Вихницкій вначалѣ слушалъ разсѣянно, но потомъ ему стало жаль старика, у котораго не хватало проворства для американкой манеры наживать деньги.

Дѣти начинаютъ ссориться на сценѣ, и младшая дочь отвѣчаетъ дерзостью на увѣщанія старика.

— Что вы кричите, господинъ Фридлендеръ? — язвительно замѣчаетъ она. — Это не Кременчугъ, это Америка!..

— О, Америка! — повторяетъ мучительно старикъ, поднимая руки вверхъ, и возгласъ его звучитъ какъ стонъ.

И вдругъ Вихницкій почувствовалъ, что этотъ возгласъ прокатился, какъ молнія, по залѣ, нашелъ себѣ откликъ въ сердцахъ присутствующихъ и отозвался дружными рукоплесканіями съ разныхъ концовъ залы. Въ театральномъ залѣ, очевидно, были двѣ формаціи. Рядомъ съ молодымъ поколѣніемъ, насвистывавшимъ американскій гимнъ, пришли люди постарше, которые хуже приспособились и не чувствовали себя счастливыми въ «милой странѣ свободы». Быть можетъ, многіе совмѣщали оба чувства и, кое-какъ обезпечивъ себѣ кусокъ хлѣба, принимались тосковать о своей молодости и о старомъ отечествѣ по ту сторону океана…

Дѣти помирились, благодаря уговорамъ старой служанки Даши, малорусской крестьянки, которая уѣхала съ семьей вмѣстѣ въ Америку.

Старикъ начинаетъ доставать подарки, привезенные изъ города. Дочери онъ привезъ резиновыя галоши, «чтобы ходить по окрестнымъ сугробамъ», прибавляетъ омъ съ неожиданной ироніей, женѣ пару шведскихъ перчатокъ — доить американскихъ коровъ.

— Даша, поди сюда! — заканчиваетъ онъ. — Я привезъ кое-что и для тебя. — Даша нерѣшительно принимаетъ протянутую коробочку и съ любопытствомъ открываетъ ее. Въ коробочкѣ большой золотой крестъ на серебряной цѣпочкѣ. Даша въ бурномъ восторгѣ схватываетъ крестъ и жадно прижимаетъ его къ губамъ.

— Вотъ еще выдумалъ! Очень нужно! — недовольно ворчитъ хозяйка на мужа.

— Молчи, старуха! — сурово возражаетъ старикъ. — Тебѣ не нужно, я тебѣ это не привезъ, дочерямъ не нужно, я имъ тоже не привезъ, а Дашѣ нужно, я ей это привезъ!

Въ залѣ опять раздался дружный залпъ рукоплесканій.