Том Сойер за границей

кровь"Здесь и дальше идет путаный пересказ некоторых эпизодов из библии",

и я гляжу на ту самую землю, на которой были моровые язвы, и вши, и жабы,

и саранча, и град; на ту самую землю египетскую, где мазали кровью дверные

косяки и где ангел божий поразил всех первенцев! Старый Джим недостоин

дожить до этого дня.

  Сказав все это, он совсем размяк и зарыдал от благодарности. У них с Томом

нашлось о чем поговорить! Джим страшно волновался из-за того, что эта

земля так полна историей: тут и Иосиф с братьями, и Моисей в камышах, и

Иаков, который явился в Египет покупать зерно, и серебряная чаша в мешке,

и тому подобные занятные вещи. Том тоже волновался, потому что эта земля

полна историей, но уже по его части - насчет Нуреддина, Бедреддина и тому

подобных жутких великанов, от которых у Джима волосы дыбом встали, и еще

насчет кучи разного другого народа из "Тысячи и одной ночи", из которых

половина никогда не сделала того, чем они хвастают, - по крайней мере я ни

за что не поверю.

  Только скоро мы все очень разочаровались, потому что поднялся густой

туман, - знаете, какие по утрам бывают, - а летать поверх него совсем ни к

чему - так можно и мимо Египта пролететь. Вот мы и решили, что лучше всего

направить шар по компасу прямо к тому месту, где виднелись расплывчатые и

затуманившиеся пирамиды, а после опуститься пониже, парить над самой

землей и глядеть в оба. Том взялся за штурвал, я приготовился бросать

якорь, а Джим, сидя верхом на носу, зорко вглядывался в туман и следил,

чтоб мы ни на что не наткнулись. Мы медленно, но верно продвигались

вперед, а туман все густел да густел - и под конец сгустился так, что Джим

стал весь какой-то тусклый, неясный и косматый. Было до того тихо, что мы

разговаривали шепотом и прямо помирали со страху. Время от времени Джим

говорил:

  - Поднимитесь немножко, масса Том!

  Шар взмывал фута на два вверх, и мы пролетали над плоской крышей

какой-нибудь глиняной хижины, где люди еще спали или только начинали

ворочаться, зевать и потягиваться. Когда одному парню вздумалось встать на

задние лапы, чтобы получше зевнуть да потянуться, мы нечаянно хлопнули его

по спине и сбили с ног. Мало-помалу, примерно через час, когда кругом

по-прежнему стояла гробовая тишина, а мы, навострив уши и затаив дыхание,

ловили каждый звук, туман вдруг немножко рассеялся, и Джим в ужасе заорал:

  - Ой, масса Том! Ради всего святого, осадите назад! Тут самый огромный

великан из "Тысячи одной ночи" на нас лезет!

  С этими словами он стал пятиться назад, а Том дал задний ход; и когда мы

остановились, человеческое лицо с наш дом величиной заглядывало к нам

через борт, и тут я лег и испустил дух.

  Минуты две я лежал совсем мертвый, а когда ожил, то увидел, что Том,

прицепив шар крюком к нижней губе великана, долгим взглядом всматривается

в его жуткое лицо.

  Джим, сжав руки, стоял на коленях и умоляющим взором глядел на чудовище.

Губы у него шевелились, но он ни слова не мог вымолвить. Я только раз

глянул на лицо и тут же начал снова помирать, но в это время Том сказал:

  - Он неживой, остолопы несчастные! Это же сфинкс!

  Я никогда не видел, чтоб Том был такой малюсенький, совсем как букашка, но

это только казалось из-за того, что голова великана была такая большая и

жуткая. Вот именно - жуткая! Но теперь она уже не казалась страшной,

потому что лицо было такое благородное и вроде даже печальное. Сразу было

видно, что он думал не о тебе, а о чем-то другом, поважнее. Голова была

каменная, из красноватого камня, нос и уши обломаны, и из-за этого у

сфинкса был такой обиженный вид, что нам его даже жалко стало.

  Мы дали задний ход подальше и начали летать вокруг великана. Эх, и

замечательный же он был! Это была голова мужчины - а может, и женщины - на

туловище льва в сто двадцать пять футов длиной, а между передними лапами

стоял хорошенький маленький храм. Много сот, а то и тысяч лет все

туловище, кроме головы, было покрыто песком, но недавно песок убрали и

нашли этот маленький храм. Чтобы спрятать такого зверя, нужна была масса

песку, я думаю, почти столько же, сколько надо, чтобы зарыть пароход.

  Мы высадили Джима на самую макушку сфинкса и дали ему для защиты

американский флаг, - потому что тут ведь заграница, - а после стали

удаляться от него на разные расстояния, чтобы, как выразился Том,

наблюдать эффекты, пропорции и перспективы. Ну а Джим, он просто из кожи

вон лез, стараясь выдумать всякие немыслимые позы. Лучше всего у него

получалось, когда он стоял на голове и дрыгал ногами, как лягушка. Чем

дальше мы отлетали, тем Джим становился меньше, а сфинкс больше, пока

наконец Джим не превратился в булавку на соборе, если можно так

выразиться. Вот так перспектива выявляет истинные пропорции, объяснил Том,

и еще он сказал, что рабы Юлия Цезаря не знали, какой он великий, потому

что находились слишком близко от него.

  Мы отлетали все дальше и дальше, пока наконец Джима и вовсе не стало

видно, и тут-то огромная фигура сделалась еще благороднее, чем прежде.

Торжественно, молчаливо и одиноко стояла она, окидывая взором всю долину

Нила. Все ветхие лачуги и прочая дрянь, разбросанная кругом, совсем