Том Уэйтс: Невиновны во сне: Интервью / Сост. М. Монтандон

Т. У.: Откуда мне знать. Они все перебрали крэка. Скажем так, для меня это больной вопрос. Я из-за этого, знаете, судился. Помните, смотришь рекламу туалетной бумаги и слышишь «Let the Good Times Roll»[454], a бумага летит с лестницы и раскручивается. Зачем унижать и оскорблять самих себя? Ну да, это всего лишь бизнес, знаете? В дело идут твои воспоминания, ассоциации с песней, — не жалко. Куча народу занимается этим ради денег. И точка. Другая куча народу просто не может это контролировать. У меня нет копирайтов на мои ранние вещи. Ну не повезло, однако куча народу сознательно идет на то, чтобы их песни эксплуатировались. Я считаю это унижением. Ненавижу, когда оскорбляют песни, с которыми у меня уже что-то связано. Ну, то есть в прежние времена, если кто-то связывался с рекламой, обычно говорили: «Вот ведь не повезло чуваку, совсем, видать, на мели». Но сейчас это все равно что заложить сигареты и последние трусы с рок-н-роллом. Наверное, это у нас крупный экспортный продукт. Это как у хорошего мясника — в дело идут все части коровы. Я не хочу слушать в рекламе «битловские» песни. Это совершенно их обессмысливает. Может, не у всех так, но я, когда слышу, сразу думаю: «О господи, еще одному кранты».

«О.»: Я до сих пор не могу слушать «Good Vibrations»[455], чтобы не подумать о «Санкисте».

Т. У.: О, ну да. Они именно этого и добиваются. Им нужно воткнуть твою голову в свою розетку и перепаять схемы. Почему бы, пока ты мечтаешь обо всем, что связано для тебя с этой песней, не вспомнить о лимонаде и конфетках? Это очень плохо, но так устроен этот мир. Все только и думают, как бы повесить тебя на крюк.

«О.»: Ваши дети уже достаточно взрослые, чтобы иметь собственный музыкальный вкус. Вы одобряете то, что они слушают?

Т. У.: Ну конечно. Пусть только слушают. Знаете, что происходит? Когда становишься старше, как-то теряешь нить. Я будто свитер с воротником до ушей. А когда твои же собственные дети начинают тебя просвещать: «Папа, ты слушал Blackalicious[456]?» — я вожу их на концерты, но просто высаживаю и уезжаю. Мне туда нельзя. Неудобно.

«О.»: У вас есть любимый кавер какой-нибудь вашей песни?

Т. У.: Джонни Кэш[457] спел «Down There by the Train», что-то было у Соломона Берка[458]... Но вы знаете, каверы — хорошая штука. Раньше я лаялся из-за них, но потом сказал: «А вообще-то, здорово». Когда пишешь песню, тебе ведь хочется, чтобы кто-то услышал и сказал: «Эй, мужик, я тоже могу». А когда твои песни никто не поет, ты удивляешься: «Почему это никто не поет мои песни?» Если они слишком индивидуальные, слишком личные, то с другим образом просто не вяжутся.

«О.»: Самая вопиющая ложь, которую вы говорили репортерам?

Т. У.: Я сказал, что я врач.

«О.»: Вам поверили?

Т. У.: Начал обсуждать с одним парнем анатомию и поначалу хорошо запудрил ему мозги. Но потом до меня дошло... Он сказал, что у него отец врач, и поймал меня на чем-то, кажется, я неправильно произнес слово «абсцесс». Мне нравятся книги по анатомии. Надо было сказать, что я врач-любитель.

«О.»: А на практике никого никогда не лечили?

Т. У.: Я практикую дома с детьми. Вообще интересно: на свете много музыкантов, которые еще и врачи, или врачей, которые еще и музыканты. Тут какая-то связь. Хирурги работают в театре, они так и называют это театром. Все медицинские процедуры делаются двумя руками, так что в некотором смысле это как играть на музыкальных инструментах. Они так и называют штуки, с которыми работают, — инструменты. Я играл со многими музыкантами, которые еще и врачи. Я работал с басистом-врачом. Знаете, тут должна быть связь. Многие сперва учатся на врача, а потом бросают и меняют специальность на музыкальную. Не знаю, просто вот так выходит.

«О.»: Прощальное слово для наших читателей?

Т. У.: Знаменитые последние слова? Дайте подумать. Ладно, готово. Гм-м... Надо посмотреть список. Я никогда не танцевал вальс под «Му Country ’Tis of Thee»[459] и не слышал, чтобы другие танцевали. И все-таки это вальс, написано-то в ритме вальса.

Анкета Пруста

«Vanity Fair», ноябрь 2004 года

Более тридцати лет сингер-сонграйтер (не говоря уже о том, что актер и драматург) Том Уэйтс является крестным отцом наждачноголосой кабацкой баллады. По случаю выхода своего нового — двадцатого по счету — альбома «Real Gone», появившегося в магазинах в этом месяце, наш хрипатый человек Ренессанса задержался, чтобы поразмышлять, почему он так любит врать, в чем блаженство мытья посуды и что ему больше всего нравится в «Путешествии».

«В. Ф.»; Как вы себе представляете абсолютное счастье?

Т. У.: Счастье не бывает абсолютным.

«В. Ф.»: Чего вы больше всего боитесь?

Т. У.: Что меня похоронят живьем.

«В. Ф.»: С какой исторической фигурой вы себя идентифицируете?

Т. У.: С Кантинфласом[460].

«В. Ф.»: Ваше любимое путешествие?

Т. У.: Вообще-то у меня нет ни одного их альбома[461].

«В. Ф.»: Какая, на ваш взгляд, добродетель переоценена больше всего?

Т. У.: Честность.

«В. Ф.»: Какие причины позволили бы вам солгать?