Том восьмой. На родинѣ

Пашенька уже не обращала на нее вниманія и все думала о своемъ другѣ. Они не были въ бракѣ, ибо у Владиміра Ивановича была другая, законная жена, которая бросила его на третій мѣсяцъ послѣ свадьбы и жила гдѣ-то въ деревнѣ у богатаго помѣщика въ экономкахъ. Владиміръ Ивановичъ, въ свою очередь, сошелся съ Пашенькой, и они прожили вмѣстѣ десять лѣтъ «душа въ душу», говорила сама себѣ Пашенька. Дѣтей у нихъ не было, и неоформленный союзъ не представлялъ особыхъ неудобствъ.

Они сводили концы съ концами безъ особаго труда. Владиміръ Ивановичъ служилъ въ департаментѣ писцомъ, получалъ сорокъ рублей въ мѣсяцъ, но у Пашенки былъ собственный кусокъ хлѣба. Она была чулочницей, имѣла двѣ вязальныя машины и дѣвочку-помощницу и вырабатывала тоже 30–40 рублей въ мѣсяцъ. Все шло хорошо до послѣдняго года, когда природа неожиданно поманила Пашеньку надеждой материнства, а въ видѣ развязки послала мертваго ребенка и болѣзнь.

Она вспомнила свою мечту, которою утѣшалась болѣе полугода и которую потомъ свезла на кладбище въ маленькомъ гробикѣ. Ей непремѣнно хотѣлось имѣть мальчика, и это дѣйствительно былъ мальчикъ, но онъ самъ ушелъ и унесъ съ собою все здоровье матери.

Съ тѣхъ поръ Пашенька такъ и не могла поправиться. Они жили на дешевой дачѣ, лѣто выдалось сырое, Пашенька стала кашлять.

«Кто это строитъ такіе дома и сдаетъ жильцамъ? — промелькнуло у нея въ головѣ. — Слѣдовало бы начальству запретить это»!

Наступили тяжелые дни. У нихъ было двѣсти рублей въ сберегательной кассѣ на книжкѣ. Эти деньги вышли очень скоро. Пашенька не могла работать. Обѣ машины ушли одна за другою, сначала въ ломбардъ, а потомъ, какъ водится, съ аукціоннаго торга. Изъ квартиры пришлось перебраться въ комнату «отъ домовладѣльца», съ паровымъ отопленіемъ, которое еще больше изсушало Пашенькину грудь. Пошла кровь горломъ. Доктора послали ее въ деревню, но въ пригородной избѣ, на жидкомъ чухонскомъ молокѣ, Пашенькѣ становилось все хуже и хуже, и черезъ два мѣсяца она вернулась назадъ. Болѣзнь требовала денегъ; всѣ Пашенькины платья, мебель, посуда, даже тюфяки съ кроватей, ушли въ ломбардъ. У Пашеньки не было силъ даже для домашняго хозяйства, приходилось нанимать сосѣдку, чтобы убрать комнату и сварить несложный обѣдъ, а тутъ еще стирка, починка, полы, — и всего доходу 40 рублей въ мѣсяцъ.

Потомъ Пашенькѣ стало совсѣмъ худо, и ее пришлось свезти въ больницу. Но теперь ей казалось, что она чувствуетъ себя лучше, и ей страстно хотѣлось домой. Владиміръ Ивановичъ сохранилъ прежнюю комнату, и она была увѣрена, что одинъ видъ знакомаго стараго комода (онъ не попалъ въ ломбардъ и стоялъ въ простѣнкѣ между окнами) и запахъ кипящаго самовара вернутъ ее къ жизни. А изъ больницы одинъ выходъ — мертвецкая, докторъ съ ножомъ и могила. Пашенька живо вообразила себѣ подробности анатомированія, относительно котораго между больными ходили боязливые слухи.

«Ни за что! — подумала она съ отчаянною рѣшительностью. — Непремѣнно домой! Все равно поправлюсь!»

Она опять представила себѣ выраженіе упрямой кротости на лицѣ Владиміра Ивановича.

«Отчего онъ упирается? — подумала она съ тоской и злобой. — Можетъ, занято мѣсто; другую завелъ!»…

Сердце ея сжалось такъ мучительно, что она не выдержала и залилась глухимъ кашлемъ, потомъ болѣзненно схватилась за лѣвый бокъ. Пашенька была ревнива и, бывало, дѣлала сцены Владиміру Ивановичу по самому ничтожному поводу. Она была некрасива: маленькая, рябая, съ птичьимъ профилемъ и безцвѣтными свѣтло-сѣрыми глазами, и сознавала это. Конечно, и Владиміръ Ивановичъ тоже не отличался ни красотою, ни развязностью въ обращеніи съ дамскимъ поломъ, но Пашенька была убѣждена, что мужчина представляетъ завидный призъ даже безъ блестящихъ качествъ.

«Мало ли есть такихъ, каждому мужику готовы на шею повѣситься», — подумала она съ гнѣвомъ. — «Драть бы ихъ, шлюхъ!» — грубо и просто докончила она свою мысль.

Потомъ она стала утѣшать себя тѣмъ, что Владиміръ Ивановичъ самъ не такой и любитъ ее по-прежнему. Она вспомнила, что онъ не пропускаетъ ни одного урочнаго дня, носитъ ей гостинцы, оставляетъ деньги изъ своего скуднаго жалованья.

«Бѣдный! — подумала она съ нѣжностью, столь же внезапной, какъ и недавній гнѣвъ. — Онъ у меня славный!»

Слезы умиленія смочили ея рѣсницы. Голова ея закружилась, она закрыла глаза и почувствовала на минуту, какъ будто летитъ въ какую-то черную бездну.

Страхъ и нетерпѣніе придавали ей временное подобіе силъ, но приливъ нѣжности сразу вернулъ прежнюю слабость.