Том восьмой. На родинѣ

— Мнѣ двадцать лѣтъ, — сказалъ онъ со смѣхомъ. — Я наслаждаюсь жизнью.

Другіе разговоры примолкли. Всѣ съ интересомъ смотрѣли на эту небольшую группу. Такъ занимательно было услышать рѣчи людей, которые какъ будто воскресли послѣ долгаго оцѣпенѣнія.

— Двадцать лѣтъ въ крѣпости я не считаю, — сказалъ Феровъ. — Я началъ теперь жить сначала. Чувствую себя студентомъ первокурсникомъ. Мнѣ кажется, я моложе многихъ, — прибавилъ онъ простодушно и посмотрѣлъ кругомъ.

Феровъ былъ человѣкъ съ крѣпкой волей и стальными нервами. Двадцать лѣтъ тому назадъ онъ просидѣлъ два года въ крѣпости подъ угрозой почти неминуемой смертной казни. Товарищи его сошли съ ума, но въ его душѣ не дрогнула ни одна струна. Онъ много читалъ, потомъ сталъ сочинять подробный и причудливый проектъ искусственнаго орошенія пустынь. Отъ казни онъ избавился почти чудомъ и потомъ въ крѣпости за всѣ двадцать лѣтъ былъ очень ровенъ, здоровъ и спокоенъ, даже въ самые тяжелые и испытующіе моменты.

Горе, гнетъ и близкая гибель не могли вывести его изъ равновѣсія, но теперь его опьянили свобода и радость. Онъ велъ себя, какъ юноша, почти какъ выпущенный школьникъ, игралъ съ молодежью въ крокетъ и кегли, бѣгалъ взапуски, волочился за барышнями, пѣлъ. Но двадцатилѣтнее спокойствіе какъ будто въѣлось въ его голубые глаза и румяныя щеки. Пѣнистое веселье свое онъ проявлялъ съ невозмутимымъ, почти торжественнымъ лицомъ. Его задорный громкій смѣхъ какъ будто былъ подернутъ и перевитъ сѣдиною.

Кириловъ сидѣлъ на другомъ концѣ стола. Противъ него сидѣли студентъ и молодая барышня.

— Какъ они сохранились, — тихо и восторженно сказалъ студентъ, нагибаясь къ сосѣдкѣ. — Это непостижимо.

Сосѣдка не отвѣчала. Но щеки ея пылали легкимъ румянцемъ и большіе глаза не отрывались ни на минуту отъ страннаго лица, юнаго и спокойнаго, въ пушистой рамкѣ полусѣдыхъ волосъ.

Рядомъ съ Кириловымъ сидѣли двое мужчинъ и женщина.

Одинъ изъ мужчинъ былъ бѣлокурый, въ курткѣ съ петлицами инженера. Другой былъ приземистый, черный и лысый, съ упрямымъ лицомъ. На лѣвой рукѣ у него не хватало пальца. Женщина и бѣлокурый говорили другъ другу ты. Вѣроятно, это были мужъ и жена.

— По чистой совѣсти, я не жалѣю, — говорила женщина. — Мѣсто мы потеряли и попали подъ судъ. И даже изъ Инска насъ опять прогнали. Но я не жалѣю…

— Всѣ деньги прожили. Одинъ остался инвентарь, малыя дѣти. Бери ихъ подъ мышку и ступай, куда хочешь.

Глаза ея смотрѣли ясно и спокойно. Видно было, что она дѣйствительно чувствуетъ, какъ говоритъ.

— Разъ въ жизни мы жили по-человѣчески, — продолжала женщина. — Что на сердцѣ накипѣло, все высказали. Были съ людьми, какъ люди, не какъ рабы. Сколько видѣли сильныхъ, прекрасныхъ, героевъ…

— Пускай судятъ, въ тюрьму сажаютъ. Будетъ подъ старость, что дѣтямъ разсказать.

— Позвольте, — сказалъ человѣкъ безъ пальца. — Я такъ не согласенъ. До старости еще далеко. Дайте срокъ. Мы имъ приготовимъ еще одинъ «дѣтскій разсказъ».

Инженеръ покачалъ головой.

— Не сули журавля въ небѣ, — сказалъ онъ полушутливо, — поймай синицу въ руки.

Человѣкъ безъ пальца, видимо, разозлился.

— Да что, они насъ убили? — сказалъ онъ… — Мы, кажется, живые. Въ жизни много мѣста безъ ихнихъ мѣстъ. А мѣста не будетъ, мы въ щели залѣземъ. Корни пустимъ, всей жизнью овладѣемъ. Жизнь — наша. Дай срокъ, мы имъ еще покажемъ. Будетъ еще нашего брата, воскресшаго Рокамболя…

— Дай Боже нашему теляти волка поймати, — сказалъ инженеръ.

— Наши телята вырастутъ и станутъ быками.

— А поумнѣютъ быки? — лукаво спросилъ инженеръ.

— Зачѣмъ имъ умнѣть? — улыбнулся товарищъ. — Быки затопчутъ волковъ своими твердыми копытами…

— Долго ждать.

— У Бога времени много, — сказалъ товарищъ. — Дольше ждали, теперь меньше осталось. Но я дождусь, — такъ же вѣрно, какъ теперь ночь на дворѣ. Дождусь и увижу. Своими глазами увижу, какъ они полетятъ вверхъ тормашками…

Холодный ужинъ шелъ къ концу.

Хозяинъ поднялся съ мѣста.

— Господа, — началъ онъ и быстро поправился, — товарищи! Я хочу предложить тостъ. Уже третій годъ идетъ движеніе. А что мы получили? одни слова. Дѣло будетъ, если мы сами сумѣемъ добиться. Но изо всѣхъ обѣщаній есть одно, которое стало дѣломъ — амнистія. Она выпустила изъ каменныхъ мѣшковъ столько страдальцевъ, усталыхъ и полузабытыхъ, и дала имъ возможность дожить на свободѣ. Если есть за что благодарить судьбу, то за эту амнистію. Я предлагаю выпить тостъ за амнистію, полную, безъ исключеній, прошедшую, настоящую и будущую.

8.

Куда идти, въ кинематографъ или въ государственную думу? Кирилова одинаково интересовало и то и другое. Тридцать лѣтъ онъ не былъ въ Петербургѣ. Теперь онъ вернулся, какъ ожившій мертвецъ, и не могъ усидѣть дома ни минуты. Его тянуло на улицу, въ толпу, къ конкамъ, на перекрестки, къ витринамъ лавокъ, къ выставкамъ фотографій.

И, проходя по Невскому или по Садовой, онъ любилъ узнавать старое, полузабытое, или замѣчать новое, чего раньше не было.