Том восьмой. На родинѣ

Прошелъ еще часъ. Стали вызывать въ контору и отправлять. Я и еще одинъ остались послѣдними. Наконецъ, повели и насъ. Въ Спасской части находится такъ называемая „суточная“ камера. Я чувствовалъ себя усталымъ. Цѣлый день меня таскали по участкамъ. Передъ этимъ я много работалъ, писалъ. Легъ въ 12 часовъ ночи, всталъ въ три часа утра. Голова моя была, какъ въ туманѣ. Секретарь читалъ протоколъ. Но я плохо слушалъ. Ко мнѣ доходили только отдѣльныя слова: Идетъ по Невскому, руки въ муфтѣ, на привязи. Кричитъ. Возбуждаетъ своимъ видомъ вниманіе публики. Безъ шапки, грудь открыта.

Насъ повели изъ конторы въ суточное отдѣленіе. Арестованные уже поужинали.

Большая комната освѣщается электрическимъ рожкомъ. Въ ширину аршинъ 8–10; въ длину аршинъ 13–15. Одно большое окно. У стѣнъ нары. Двѣ печи, кранъ съ раковиной. На полу грязь. На нарахъ люди. На полу тоже люди.

Было еще рано, часовъ десять.

На нарахъ у окна расположилась аристократія, „генеральный штабъ“ камеры. Это все была молодежь. Они были одѣты почище. На нѣкоторыхъ блестѣли воротнички, другіе были въ крѣпкихъ, не рваныхъ синихъ и сѣрыхъ рубашкахъ. На полу помѣщались оборванцы. Одна нога въ сапогѣ, другая „на выставкѣ“. Всѣхъ хуже былъ сѣдой старикъ. Ниже опуститься, кажется, было бы нельзя. Онъ былъ шутомъ камеры. „Генеральный штабъ“ циничными насмѣшками доводилъ старика до слезъ.

Ко мнѣ подошелъ въ синей рубашкѣ молодой безусый парень. Это былъ „слѣдователь“ камеры.

— Мы слыхали: ты умѣешь гадать, погадай мнѣ. — Онъ протянулъ мнѣ руку.

— И мнѣ… И мнѣ.

Человѣкъ шесть или семь изъ состава „генеральнаго штаба“ поднялись съ наръ.

— Вотъ что, господа, я вамъ скажу. Вы молоды, я старъ. Хотите дурачиться, дурачьтесь между собою. Если хотите поговорить со мною о дѣлѣ, я къ вашимъ услугамъ. Поняли, ребята?

„Слѣдователь“ сразу сбавилъ тонъ.

— Дѣдушка, захочешь спать, мы тебѣ очистимъ мѣсто! Тутъ, подлѣ меня.

Онъ быстро вскочилъ на нары и раздвинулъ импровизированныя постели.

Каждый часъ приводили новыхъ. Были случайные люди: подгулявшій приказчикъ, извозчикъ, поссорившійся съ городовымъ, хозяинъ-портной, фабричный. Эти были трезвы, ихъ не трогали.

Когда приходитъ пьяный, „слѣдователь“ является на сцену.

За-полночь. Отворяется дверь. Входитъ рабочій, выпивши. „Слѣдователь“ обнялъ его и шаритъ въ карманахъ, достаетъ мелочь.

— Ну, братъ, это мнѣ на чай! Да у тебя еще, небось, есть.

— Нѣту, братъ… Развѣ я для тебя пожалѣю. Не вѣришь, ищи самъ.

Обыскъ продолжается. „Слѣдователь“ вытаскиваетъ паспортъ, закладную квитанцію. Все это переходитъ въ его распоряженіе.

— Бери, братъ, — говоритъ пьяный въ избыткѣ чувствъ, или, быть можетъ, онъ просто струсилъ. — Все бери.

Прибавилось и аристократовъ.

— А, это ты, Володька!

— Кто купилъ (кто арестовалъ)?

— Гдѣ?

— За какой товаръ? (товаръ — краденыя вещи.)

Они приходятъ въ котелкахъ, въ новенькихъ пальто, въ хорошо вычищенныхъ сапогахъ.

„Генеральный штабъ“ встрѣчаетъ ихъ радушно. Уступаетъ имъ мѣсто. Ихъ вещи осторожно развѣшиваются на окнѣ. Воротнички и рукавчики кладутся бережно въ сторонкѣ. Это — свои, аристократы.

Ночь прошла. Я освѣжилъ подъ краномъ холодной водой голову, грудь и шею.

Утро. Семь часовъ.

— Кто желаетъ дрова пилить?

— Желающихъ только трое. Я въ томъ числѣ. Послѣ душной камеры прохладный воздухъ обвѣваетъ пріятно голову.

Въ восемь часовъ принесли хлѣбъ, похлебку и кашу гречневую. Не всѣ ѣли хлѣбъ. Кашу и похлебку ѣли еще меньше.

Я хлебалъ съ удовольствіемъ горячую похлебку, очень жидкую. Картошка, пшено, вода. Слышенъ запахъ мяса. Для меня похлебка замѣняетъ чай. Я и дома не пью чаю, варю себѣ похлебку.

Въ десятомъ часу начали разводить кого по участкамъ, кого въ сыскное. Утромъ, освѣженные сномъ и завтракомъ, городовые и арестованные были лучше, бодрѣе, человѣчнѣе. Съ лучами солнца новыя надежды проснулись у каждаго. Силы были свѣжѣе и духъ бодрѣе.

Скоро вызвали въ контору. Приставъ держалъ въ рукахъ синій листокъ адреснаго стола.

— Вашъ адресъ?

Я сказалъ адресъ.

Приставъ пошелъ къ телефону.

Черезъ двѣ или три минуты онъ вернулся и объявилъ.

— Вы свободны!»

……………………………………………………………………………………………

С-Петербургъ, 1908.

На родинѣ Чехова

О, ты, украшенный природой Таганрогъ!..

Стих. Теряева на смерть Александра I.

(Къ пятидесятилѣтію дня рожденія.)

Я не былъ въ Таганрогѣ съ 1885 года. Съ того времени миновало полъ жизни. И все перемѣнилось. Немудрено, поэтому, что, подъѣзжая, наконецъ, къ моему родному городу почти черезъ четверть вѣка, въ одно осеннее хмурое утро, я проявлялъ нетерпѣніе и поминутно высовывался изъ окна. Когда въ вагонѣ рядомъ со мной снова задребезжала разсыпчатая греческая скороговорка, я былъ готовъ воскликнуть, подобно Пушкину:

Слышу умолкнувшій звукъ божественной эллинской рѣчи.

Намъ попались три коровы, красныя, въ пятнахъ, но даже въ ихъ пестрыхъ мордахъ мнѣ мерещилось что-то родное, таганрогское.