Томагавки и алмазы

В провинции Вандея, где жили самые крепкие в вере французские католики, больше остальных ненавидевшие революцию с ее погромами церквей, убийствами священников и прочими кровавыми ужасами, вспыхнуло восстание. Англичане помогали деньгами, оружием и боеприпасами, перебрасывали туда бежавших из Франции от гильотины роялистов. Они прекрасно понимали, что относительно небольшая Вандея не в состоянии победить всю остальную Францию – но чем дольше длилась партизанская война в Вандее и ответный, совершенно лютый террор революционеров, тем больше было хаоса, тем больше слабела страна. Через сто с лишним лет ту же методику англичане используют, помогая русским белогвардейцам, – ровно столько, чтобы они, упаси бог, не одержали решительной победы, чтобы кровавый хаос продолжался как можно дольше, – а под шумок выкачивали богатства оккупированного ими Русского Севера, начиная с пушнины.

Англичане не смогли предвидеть одного – явления Наполеона Бонапарта, много лет представлявшего потом серьезную угрозу английским интересам. Хотя на примере собственного Кромвеля могли бы вспомнить: многие революции выдвигают ярких и сильных вождей, из тех, на кого, как говорится, никто и подумать не мог…

Иеремия Бентам пережил и вождей французской кровавой заварухи, и Наполеона, и короля Георга Третьего, скончавшись в 1832 г. в почтеннейшем возрасте восьмидесяти четырех лет. Могилы у него нет, и каждый, кому захочется, после соблюдения небольших формальностей может его увидеть. Да, представьте себе, так и обстоит…

Согласно подробному завещанию самого Бентама, его тело после смерти забальзамировали и посадили в удобном кресле, в стеклянной витрине, в главном здании Университетского колледжа Лондона (в южной угловой части). Там он пребывает и сегодня. Тело сохранилось вполне удовлетворительно, но голова пострадала от времени, и ее пришлось заменить восковой копией. Время от времени (опять-таки согласно завещанию Бентама) мумию в кресле приносят в профессорскую аудиторию, когда там идут ученые дискуссии. Как себя чувствуют профессора в таком соседстве, мне неизвестно. Вполне возможно, совершенно непринужденно – это уже традиция, а традиции в Англии любят и уважают.

Вот только мне иногда кажется: есть какая-то полумистическая справедливость в том, что земля Бентама не приняла…

Английская мозаика

Оставив кровь и политику, поговорим о всякой всячине – иногда печальной, иногда славной, иногда откровенно забавной…

Английские короли и королевы XVIII в. обитали во дворцах, изрядно оскудевших художественными ценностями по сравнению с докромвелевскими временами. В свое время дворец Хэмптон-Корт был буквально набит самыми разнообразными предметами искусства и древностями. Собирать эту коллекцию начал кардинал Уолси, от него это увлечение перешло к Генриху Восьмому, Елизавете и последующим монархам, как-то незаметно превратившись в традицию – а традиции в Англии, можно в сотый раз повторить, любят и чтят. Картины лучших мастеров того времени, огромная коллекция старинной мебели и музыкальных инструментов, всевозможные редкости.

Карл Первый, продолжая традицию, собрал в своем дворце Уайтхолл великолепную картинную галерею. Там были двадцать восемь полотен Тициана, девять – Рафаэля, четыре – Корреджио и семь – Рубенса. Многие картины были на библейские сюжеты, что сыграло в их судьбе зловещую роль после казни короля и перехода власти к пуританам с их весьма специфическими взглядами на живопись, театр, музыку. Все картины, на которых были изображены Христос или Дева Мария, пуритане уничтожили. Считается, что они сожгли три работы Рафаэля и четыре картины Леонардо да Винчи. Некоторые продали за смешные даже по тем временам деньги – «Венеру» Тициана, портрет Карла Первого работы Ван Дейка, наброски Рафаэля к шпалерам Сикстинской капеллы. Часть «нескромных» картин второпях не стали сжигать, а просто запрятали подальше. О них забыли, благодаря чему они и сохранились – например, полотно знаменитого фламандского художника Яна Госсарта Мабузе (ок. 1478–1532) «Адам и Ева», которое и сегодня висит в Хэмптон-Корте.

А потом принялись, опять-таки по дешевке, распродавать не то чтобы «идеологически вредные», но, безусловно, принадлежавшие к «презренному наследию монархии» поминавшиеся коллекции, в том числе личные вещи королей. Зеркало кардинала Уолси, украшенное его монограммой, ушло за пять фунтов – цена коровы или годовой заработок поденщика на ферме. На аукционах Кристи или Сотби за прогулочную трость Генриха Восьмого, несомненно, запросили бы астрономические суммы – пуритане ее в 1649 г. сбыли с рук за пять шиллингов, даже не фунтов, а шиллингов. Богато украшенные перчатки того же Генриха ушли вообще за шиллинг…