– Вот с таким явлением мы и имеем дело последние двенадцать лет. Раньше это означало бы голод. Веками здешние жители молились о шестнадцати локтях подъема воды на ниломерах, ибо это было равносильно достатку. Когда прибор показывал пятнадцать, четырнадцать локтей, в домах царили покой и радость, при тринадцати локтях урожай считался удовлетворительным, а двенадцать означали голод. Может, именно поэтому памятник Нилу представляет собой мужчину с шестнадцатью детьми. Люди пытались выйти из положения разными способами. До нас дошли разные оросительные сооружения: шадуфы, тамбуры, или архимедовы винты, сакии.
– Но почему старой системы бассейнов перестало хватать? – возвратился к прежней теме Вильмовский.
– Мухаммед Али ввез в страну хлопок и сахарный тростник, а они требуют иного орошения. Хлопковый куст вообще не выносит разливов, ему необходим систематический полив.
– Теперь понимаю. Потребовалась новая искусственная система, связанная с плотиной в Асуане. В этом отношении Египет многим обязан англичанам.
– Можно было бы назвать новую систему заградительной. Да ведь не только в Асуане построены новые плотины. Есть они в Исне, Наг-Хаммади, Асьюте. Благодаря им обеспечивается запас воды на целый год.
– Но из-за этого пропадает несомый Нилом плодородный ил…
– Это так, – согласился Абир. – И все же система плотин позволила расширить площадь пахотной земли, вырвать у пустыни многие гектары…
Смуга, до той поры занятый наблюдениями за отдыхающими дромадерами, почти не вслушивался в разговор. Сейчас его внимание привлекла череда шадуфов. Все они выглядели одинаково. На конце длинной жерди висела веревка с ведром либо корзиной из лыка. Другой конец жерди держал человек, терпеливо набиравший воду с поля, расположенного ниже, и переливал ее выше, где у следующего шадуфа стоял другой феллах.
– Точно стая журавлей, – заметил Вильмовский.
– А мы в Польше так похожие колодцы и называем, – вступил в разговор Смуга.
– Это самый простой, ручной способ орошения. Очевидно, это очень бедная деревня, – объяснил Абир. – Феллахи ухитряются таким способом заливать водой полтора феддана[103] в сутки.
– А вот там, видишь? – спросил у Вильмовского Смуга. – Это сакия![104]
– В самом деле, – улыбнулся Вильмовский. – Корова ходит по кругу.
– Не корова, а буйвол, – в свою очередь рассмеялся Смуга.
Родоначальником домашних буйволов, разводимых на Дунае, в Египте, Индии и Закавказье, нужно считать не черного и не рыжего, а индийского буйвола арни
– Он ходит по кругу с завязанными глазами, чтобы не одуреть от этой монотонной ходьбы.
– Давай подойдем поближе, – предложил Смуга, – там столько детей.
Действительно, около сакии их крутилось множество. Некоторые подстегивали животное, чтобы оно не останавливалось. Привязанный к дышлу буйвол терпеливо отмеривал шаг за шагом, заставляя крутиться огромное деревянное колесо с прикрепленными к ободу глиняными либо кожаными ведрами, которые черпали воду из канала и разливали ее по желобам, распределяющим воду по всему полю. До одурения монотонному скрипу водоворота вторили детские голоса.
– Вы понимаете, о чем они поют? – спросил Абир.
– Наверное, о трудном и скучном деревенском житье, – внезапно погрустнел Вильмовский, ему вспомнились убогие польские деревни.
– Вовсе нет! Они поют о красоте жизни, о радости труда. Правда, припев весьма прозаический.
– Да, это так важно – уметь радоваться тому, кто ты есть и чем занимаешься, – заключил Смуга.
– Это самое распространенное оросительное устройство. Во всем Египте вдоль Нила расположено более пятидесяти тысяч сакий или похожих на них архимедовых винтов.