Томление духа

От злобы и зуда напряженных нервов, из желания досадить ему или себе, она сбросила белый купальный плащ и осталась совершенно голой с маленькими нежными грудями, с тонким изгибом в талии и детской ямочкой под горлом, которая теперь от тени казалась глубже. Поворачиваясь в тесной уборной, чтобы показать себя с разных сторон, она стала жаловаться:

— У меня испортился цвет лица. Я желтая, как аптекарша. Никогда не была такой добродетельной. Скоро в гувернантки поступлю. Убейте меня, матушки, но я ничего не понимаю. Ты делаешь меня старухой. Не понимаешь? Дай сюда… Да не то…

Щетинин двумя пальцами осторожно и брезгливо взял что-то белое и протянул ей. Гадливый страх перед этим худым, хрупким, прекрасным телом, маленькими грудями и длинными твердыми бедрами, не похожими на женские, охватил его с такой силой, что начало мутиться в голове. Показалось, что запахло чем-то особенным, заглушавшим ее духи и одеколон; душное и темное, било в мозг, напоминая аромат черемухи, от которого у него в детстве начиналась головная боль.

— Милый мой, — язвительно продолжала актриса, почти не сознавая того, что говорит, — если не умеют, то не берутся, а дают место другим. Сидеть и вздыхать около меня, как гимназист — благодарю покорно! Виталий научит тебя как надо быть с женщиной…

Теперь ее слова тоже представлялись голыми, неприкрытыми, как ее нагое тело. Щетинин мысленно увидел ее вместе со своим кучером Виталием и побледнел, чувствуя, что его мозг расширившись наполнил всю комнату.

— Перестань, — попросил он. — Оденься.

Она накинула сорочку, и в длинных черных чулках, в тонком белье показалась ему похожей на проститутку. Душный запах черемухи уменьшился, голова просветлела, и он опять сделался спокойным и уверенным.

— Где ты был вчера? — спросила актриса.

— Дома.

— У тебя была женщина?

Щетинин улыбнулся, показав свои многочисленные, крепкие, густо посаженные зубы.

— Да. Надеюсь, ты не ревнуешь? — невинно-насмешливо осведомился он.

Она видела его в зеркале и пробормотала сквозь сжатые зубы:

— Артельщик.

Потом сказала громче:

— Скоро я прекращу всю эту комедию, мой милый. Мне надоело.

От этой глухой угрозы, высказанной не в первый раз, внутренний холод тронул его сердце. Но теперь, когда она была в белье и своими движениями и вульгарными словами напоминала проститутку, он не боялся ее. Надежда Михайловна, несмотря на свой опыт и чутье, не понимала, что с ним происходит. Этот молодой, сильный и умный мужчина мучил ее тайной, которая обидно грязнила ее. Ее тело, истомленное ожиданием, тонкой едой, винами, близостью мужчины и чувством признательности за истраченные на нее деньги, — рвалось к нему. Но он не касался ее и уходил к кокоткам. Она ненавидела его, как своего мучителя, как причину, которая в два месяца состарила и иссушила ее. Она видела, что желтеет кожа и отекает лицо, и на тонкой шее образуются поперечные складки. Она думала, что если уйдет от него, лицо и тело останутся желтыми и отекшими, и она никогда не оправится. Он был нужен ей, как секрет молодости, как лекарство для ее тела. А именно к этому голому, гибкому, требовательному телу он испытывал чувство непреоборимого страха. Так, мучая друг друга, жили они рядом, связанные темной силой, которую не понимали.

Они вышли; фонарь с заплывшей стеариновой свечей освещал лестницу. Актриса была закутана в шубу и теплые платки, и Щетинин почти нес ее на руках. Одна за другой громко захлопывались за ними двери. Пахнуло холодом; актриса промычала что-то под платком. Виталий встрепенулся на козлах и перебрал вожжи. Щетинин легко и ловко посадил ее, подняв на воздух. Она еще раз промычала; он нагнулся к платку, пахнущему дорогими духами, и расслышал слово: «кататься». Городовой, вытянувшись, отдал честь обмерзшей рукой. По лакированным крыльям коляски быстро побежали, исчезая и снова налетая, зеленоватые отсветы газовых фонарей.

Переехали мост. Справа и слева мелькнули синеватые шары фонарей и говорили о том, что за ними во все стороны разостлалась неприютная жестокая тьма. Шпицы башен, церквей и куполов точно были вырезаны из черной папки. Потянулась широкая молчаливая пустынная улица. Время от времени попадалась одинокая фигура городового, который казался мертвой принадлежностью улицы. Голова актрисы была укутана так, что оставались свободными только глаза. Она была похожа на больную обезьяну. Щетинин стал говорить спине Виталия о своей любви.

— Ты похожа на баронессу Л., хотя у тебя другие глаза и лоб. Но есть что-то общее. Баронессу я встретил на балу, она показалась мне похожей на одну девушку, Зину Болтову, которая давно умерла. Несколько месяцев я не мог привыкнуть к тому, что это другая, а не Болтова. Куриозно: ты похожа на баронессу, баронесса на Зину, Зина еще на кого-то. И это любовь!

Он помолчал. Актриса мысленно ответила:

— Ефрейтор…