Томление духа

— Поеду в театр, — решил Щетинин. — Оттуда в ресторан с Надей. Домой не вернусь, переночую в гостинице.

При имени актрисы им овладело непонятное волнение, похожее на злобу. Он вышел той же дорогой через загроможденный коридор. Опять низкое небо, не выше второго этажа, сжало тисками душу. Он понимал, что не может зацепить небо фуражкой, уговаривал себя поднять голову, но забывшись опять начинал горбиться.

— Уеду куда-нибудь ночным поездом… Ага! Уеду в тот монастырь, — решил он. — Как он называется?

Сердце заныло предчувствием страшной беды, которая разразится над ним, в случае, если не припомнить названия. Он шел, волоча по тротуару свою огромную саблю; теперь она не гремела, потому что попадала в пелену мягкого свежего снега.

— Всесвятский, нет… погодите… — сказал в тревоге Щетинин и почувствовал, что мучительно вспотел. — Ну да… Нововратский! — подсказали сбоку.

Он облегченно вздохнул, хотел повернуть в боковую улицу, и вдруг опять очутился в своей спальне.

— Конец, — сказал себе Щетинин. — Не могу выйти.

Он прислушался: голоса не исчезли, а только где-то спрятались и говорили, точно из подземелья. Они продолжали беседовать о том, как теперь устроится жизнь Александра Александровича: он будет самый обыкновенный сумасшедший в больничной одежде, к нему будут приходить на свидание друзья и Надежда Михайловна…

— Поеду к его вы-ству, пусть заступится, — подумал офицер. — Я никому не мешаю. Я выздоровею. А в больнице они меня замучат.

Щетинин представил себе, как шутливо скажет высокопоставленному лицу:

— Ваше вы-ство, я немного сошел с ума от злоупотребления счастьем.

Снег продолжал падать. Низкий свод коридора опустился над его мозгом. Часть мыслей была занята тем, что он скажет его вы-ству, а другая тем, что не дойдет и кто-то, вернув с полпути, швырнет его обратно в спальню. Обе части мозга думали самостоятельно, и чтобы они не перепутали, он принялся размахивать правой рукой в одну сторону, а левой в другую. Это было нелегко, он сбивался, и страх охватывал его. Робко всматривался он, опасаясь увидеть темные окна без занавесей, круглый стол и диван; но видел падающий снег и ряд темных домов; они сливались со стенами коридора, прорезанного во вселенной, по которому отныне он должен двигаться, как крот. Он озирался, отыскивая сани, и думал, что если сядет, то его уж не вернут с полдороги.

— Вы здесь? — пренебрежительно сказал он голосам и ответил самому себе: — Зде-есь.

Сквозь туманную пелену падающего снега он различил в конце воображаемого коридора извозчичьи сани. Там небо было совсем низко и, казалось, коридор, прорубленный во вселенной, уж не имел никакого выхода; было страшно войти туда, потому что не выберешься обратно.

— Извозчик! — крикнул он хрипло и помахал рукой. Но от этого перепутал движения и потерял равновесие обеих половинок мозга. — Извозчик, — повторил он совсем тихо, потому что раньше, чем произнес второй слог, увидел себя стоящим в спальне у круглого стола.

— Застрелюсь, — сказал он. — Нет никакой возможности жить. Голоса и все такое. Застрелюсь, к чёрту.

Щетинин стал припоминать, какие дела надо уладить перед смертью. Казалось много — целая куча, но когда стал припоминать вышло, что надо написать два письма: к старшему брату полковнику в Польшу и к Надежде Михайловне. Все остальное легко обрывалось и не нуждалось в том, чтобы быть законченным.

— Этого не может быть, — подумал Александр Александрович. — Что-нибудь не так.

Он вспомнил Зорьку, любимую кобылу — трехлетку, и обрадовался, что нашлось еще дело. «Пристрелю ее», — решил он.

Опять надо было выходить под неестественное, низкое небо, которое давило сердце тоскою и предчувствием всех бед. Сунув заряженный револьвер в задний карман брюк, Щетинин вышел, стараясь не думать о страшном небе. Так же падал снег, как будто это были одни и те же снежинки, которые только делали вид, что падают на землю, а на самом деле висят между небом и землею, кружась вокруг фонаря. Александр Александрович пошел в глубь длинного двора к конюшням и оглянулся, чтобы посмотреть на флаг; его не было.

— Сняли, — подумал он. — Беда. Переворот не удался. Династия осталась.

По счастливой случайности дверь в конюшню была открыта настежь, и на полке стоял зажженный фонарь, очевидно, забытый Виталием. Запахло теплым навозом, который сейчас же вызвал представление о другом запахе — черемухи в цвету; заломило голову ниже темени, и все заволоклось сизоватым туманом. Теперь уж никак нельзя было знать, что совершается наяву и что — в бреду.

— Прикончу. Там видно будет, — решил Щетинин.

Он подошел к стойлу. Зорька стояла крупом к нему и испуганно косилась, насторожив ухо. Щетинин скупо погладил ее по хребту и быстро вынул револьвер. Ему жаль было лошади; кроме того, выходило, что, стреляя в нее, он убивал себя.

— Ничего не поделаешь, милая. Пропадем мы, — утешил он Зорьку и, вложив дуло револьвера в теплое шершавое ухо животного, выстрелил.

Зорька упала, глухо ударившись о барьер, скользнув ногами и потянув привязанный мордой за ремень. Звук выстрела был негромкий. Офицер ощупывал себя.