Томление духа

На тротуаре одной из главных улиц он увидел нарядную даму, которая была так пьяна, что шаталась в стороны. Субботин удивился, потому что дама, видимо, принадлежала к лучшему кругу общества, и вместе с другими стал следить за нею. Дама несколько походила лицом на Веселовскую, которую он однажды встретил у великого человека. Нил подошел ближе, и сходство увеличилось. Все еще не уверенный он сказал даме:

— Что с вами?

— Проводите меня, пожалуйста. Посадите на извозчика, — попросила дама, схватясь за сердце.

Тут он понял, что она вовсе не пьяна, а шатается, едва держась на ногах, от какого-то внутреннего потрясения.

— Со мной произошло несчастие, — сказала Юлия Леонидовна Веселовская. — Моя девочка ночью перерезала себе вены на ногах. Я сейчас из больницы.

Нил крепко держал ее под руку, чтобы она не упала.

— Жива?

— Да. Вероятно, выздоровеет. Доктор говорит, что выздоровеет… Юленька…

Она вряд ли узнала Нила, но говорила так, будто перед нею был очень близкий друг.

— Я провожу вас домой, — тихо сказал Субботин.

Они поехали. Нил думал свое. Разом потухли все мысли о разумно направленной воле. Перед глазами была суровая, страшная жизнь, в которой ничего нельзя было понять.

— Он тоже ушел от меня.

— Кто? — шепотом спросил Нил и сообразил, что она говорит о Яшевском.

— Ушел. Совсем. Прислал письмо. Вы знаете Колымову, Елену Дмитриевну? Они вместе уезжают… далеко… вместе…

Нил довез ее до дому и сдал с рук на руки чахоточной горничной Даше, которая с испугом смотрела на барыню.

— Началось, — сказал себе Нил и согнулся. — Не хочу ничего.

Он машинально зашел на телеграф и предупредил Женю, что приедет только завтра.

— Женюсь на ней, — подумал он.

Потом направился к Щетинину. Деньги, которые он думал попросить, казались ему якорем, за который он зацепит всю свою будущую жизнь; поэтому волновался, когда подходил к воротам старинного, несколько мрачного дома.

Небо очистилось от зимних туч. Высыпали мирные звезды. В сердце сочилась болью свежераскрывшаяся рана.

XXV

Субботин недолго ждал в большой неуютной комнате, в которой вся мебель была в чехлах, похожих на саваны. Щетинин вышел к нему, и гость подумал, что пришел не вовремя так как лицо офицера было помято и недовольно, как у человека, которого не вовремя разбудили. Офицер, идя на встречу с протянутой рукой, несколько подозрительно приглядывался к Субботину.

— Мы познакомились у Яшевского, осенью, — пояснил Субботин. — Я по одному делу.

— Очень рад, — ответил офицер, по-видимому мало вникнув в слова гостя. — Вы не заметили на дворе ничего особенного?

— На дворе? Нет.

— И никого не встретили? Дело в том, что я сейчас застрелил свою кобылу и… Все еще идет снег? — спросил Щетинин.

— Снега нет. Звезды.

Офицер задумавшись, доверчиво и беспомощно пожаловался:

— Ужасно голова болит.

Он не мог иными словами выразить то, что с ним происходило. А когда произнес эту фразу, действительно, стало казаться что чувствует сильную головную боль, как после попойки. Это успокоило его.

Субботин коротко изложил цель своего прихода. Он рассказал про Женю и объяснил план с меблированными комнатами: три или четыре комнаты будут сдаваться, а в одной поселится Женя; на обзаведение нужно триста рублей; он отдаст их через год или, самое позднее, через полтора. Жаль хорошую девушку с простым, чистым сердцем. Если угодно, он готов подписать вексель.

Щетинин, не выходя из своей задумчивости, внимательно слушал. Когда Субботин, разволновавшись к концу повествования замолчал, офицер усмехнулся. Нил вздрогнул, услышав высокомерный смешок, в котором была жестокость и обидная снисходительность.

— Отчего же? — сказал офицер. — Я вам дам деньги. Я дам больше. Хотите пятьсот?

Он механически расстегнул две пуговицы мундира, чтобы достать бумажник, но тут же забыл свое намерение и опустил руку.

— Проститутка? — повторил он, впадая в задумчивость.

— Была, — мягко поправил Нил.

— Проститутка, — сказал он. — Это ужасно.

Субботин, не поняв, ответил:

— Да, их жизнь ужасна.

Опять офицер не расслышал и, проведя рукой по своим коротко остриженным волосам, спросил:

— Который час?

— Десятый. Извините, что я так поздно, но по дороге я встретил…

— Только десятый? — обрадовался Щетинин. — Я думал — позже. Значит впереди еще вся ночь.

Ему хотелось спросить, знает ли гость про дворцовый переворот в Болгарии, но он сдержался из скромности: очевидно знает, раз пришел с просьбой.

— Хотите вина? — спросил офицер и, не разобрав что ответил Субботин, неожиданно заговорил:

— Я все думаю и думаю. Как это страшно — женщина! Вам не кажется? Очень, чрезвычайно страшно, как змея в лесу. Змея ничего вам не сделает, медленно уползет, а жутко. Снится потом. Дать ей уползти — страшно, а убить еще страшнее… Но лучше убить, — после паузы добавил он и неожиданно нежно улыбнулся.

Субботин слушал насторожившись. Многое из того, что говорил Щетинин показалось ему близким.