Томление духа

Нил любил. Но его чувство еще не было ясно, не имело корней и было молодо, как зеленый листочек весною… В каком-то неизвестном ему доме, в комнате, которой он никогда не видел, находится девушка и хранит то большое, что он дал ей. Нет, она сама взяла. Или — как это случилось?.. Но то огромное, что она дала в обмен — или как это случилось? — принесло ему новые впечатления и мысли. Его органы чувств изменились, обновились. Будто длинный каменный сон снился… Долго, до сентября стояли, словно забывшись, летние дни. Это была прекрасная неподвижная позолоченная осень. Изумительны были закаты — пурпурно-красные с золотом! Казалось, никогда еще женщины так не тянулись к любви, как в эту неподвижную осень. Прозрачный воздух был насыщен неслышными словами прощания. Через гигантские железные мосты мчались изящные экипажи, отсвечивали лаком автомобили; едва можно было уловить профили молодых женщин; от быстрой езды у всех были прищурены глаза и бледные лица. Наклонясь к ним, сидели молодые мужчины в цилиндрах, темных шляпах, военных фуражках. Все казалось загадочным.

— Скоро, — бормотал Нил, провожая их взглядом. — Уж все заспешили.

Он улыбнулся: как будто близился и его черед…

Он слышал запах осени, нежное гниение умершего лета, дыхание развалившегося длинного дня. Он слышал звуки, мимо которых прежде равнодушно проходил. Как удивительно пели однотонные медленные часы! Как глубоко бил колокол собора! Однажды далеко за городом он увидел большую старую рябину. Она стояла среди поля, и ее красные, густо сближенные гроздья резко выделялись в голубом небе. Словно их бросили на кусок голубого атласа. Это было чудесно: ярко красные капли крови на безмятежно голубой странице. Никогда прежде он не замечал этого.

Нил любил. Его молодое чувство нежным туманом висело вокруг него, вбирая в себя все, на что упадал глаз. Сергей был ближе всех, и оно окрасило его ярче. Все получило особый смысл. Громады домов, железные мосты, гранитные глыбы набережных и бронзовые памятники казались легкими и прозрачными. За освещенными окнами ему представлялась загадочная жизнь, в которой и он скоро примет участие. Все двери были закрыты — они скоро откроются, — думал Нил Субботин.

С внутренним эгоизмом неоглядывающейся молодости забыл он тишину провинциальной жизни патриархальную прохладу пригородных лесов, прозрачные струи милой речки и зеленоватую торжественную луну, лившую глубокую печаль на маленькие улицы. Теперь ее торжественность казалась немного смешной, каким кажется приезжий дядя в старомодном платье…

Другой мир ждал его — ждал за каждым поворотом широких улиц, за каждой запертой дверью и освещенным окном.

Только к неодушевленному миру относился он с тем благоговейным вниманием, которое заменяло ему радость; все, что жило, двигалось, заявляло о своей воле, — возбуждало в нем легкую, добродушную иронию. Нил наблюдал людей, ко всему любопытно присматриваясь, и говорил себе:

— Идет. Стучит тростью. Жирный.

— Спешит. Ее дома ждут. Милая. Не смотрит.

— Просит милостыню. Сколько ему лет? Наверное, воришка. Надо дать.

— Лошадь. Челка упала на глаза. Добрая лошадь, равнодушная.

Он останавливал незнакомых и без нужды спрашивал который час или как пройти туда — куда он и не собирался. Ему доставляло удовольствие оказывать незнакомым людям мелкие услуги: поднять упавший зонтик, уступить место в трамвае. Его благодарили, он улыбался, бормоча что-то, и думал, что он еще милее, чем они знают. Один раз вмешался в ссору извозчика с седоком, посмеиваясь горячился, полез в участок свидетелем, хотя ничего не видел и объясняя говорил приставу «полковник». Пристав был очарован любезным студентом, протянув ему жирную руку и отпустил извозчика с миром.

По вечерам он сидел на гранитной скамье у реки против прекрасного дворца, в окна которого глядела незрячим глазом сама история. Огромной полосой, водяной нивой, подвижным полем блестела внизу река, розовая от красок заката. Никто не мешал ему. Городовой стоял черным молчаливым монументом, словно охраняя глаза истории. Сюда не долетал шум, редко проезжали экипажи, не проходили люди. Нил любил. Он думал — думал о том длинном разговоре, который вел с девушкой… Каждый вечер он приходил сюда. Счастье овевало его вместе с нежным ветром, поднимавшимся снизу, с ровной водяной нивы… Вспоминал свои слова: «Могу я вас увидеть когда-нибудь?»…

Городовой, монументом стоящий на набережной, заспорил с каким-то велосипедистом. Нил подошел к ним.

— В чем дело? — спросил он городового.

— Говорю им, здеся не полагается ездить.

— Почему? — спрашивал велосипедист.

— Не полагается, — твердил городовой с тупой загадочностью.

— Да почему же? — сердясь настаивал велосипедист.

— Вот оны знают, — указал городовой на Субботина и по-заговорщичьи неприметно толкнул его локтем.

Нил недоумевая смотрел на него.

— В самом деле, почему? Пусть себе едет, — предложил он городовому.

— Что ж вы? Не знаете, что? — фамильярно сердясь отозвался тот, как бы намекая на общую тайну.