Тонкая красная линия

Итак, бой за важный опорный пункт противника был закончен. И каждому из них он принес что-то новое. Это читалось на улыбающихся лицах солдат второй роты, когда они, оставив пятерых своих товарищей лежать в высокой траве кунаи, наконец-то забрались на площадку, где находился японский блиндаж. Это было написано и на довольном лице подполковника Толла, когда он широкими шагами, со своим неизменным стеком под мышкой быстро подошел к ним. Проявилось это и в той почти животной страсти, с которой добровольцы из группы Гэффа бросали гранаты в уже мертвый блиндаж, — им, видимо, понравился способ, придуманный Уиттом, и в то время, как кто-то один стрелял в амбразуру, другой с радостными криками бросал туда гранату. При этом никого из них не интересовало, есть там кто-то в живых или нет. Им, наверное, казалось, что там полно врагов. А может быть, не казалось, а хотелось, чтобы было так. И еще они испытывали удовольствие оттого, что могли убивать людей, находясь сами в полной безопасности. Они хлопали от радости друг друга по спине и улыбались улыбкой убийц.

Все они, как подполковник Толл сказал потом журналистам, почувствовали вкус крови. Или, если хотите, добавил он, вкус победы. Превратились в настоящих бойцов. Узнали, что противника можно убивать, что он, впрочем, как и они сами, смертен. Это открытие произвело на всех сильнейшее впечатление. Оно-то и лежало в основе той решительности, с которой два других взвода второй роты атаковали теперь вершину высоты, быстро продвигаясь вперед. В это же время улыбающийся подполковник Толл подошел к Гэффу, чтобы поздравить его с успехом.

— Вы только поглядите, как они атакуют, — сказал он, пожав капитану руку и забравшись на крышу блиндажа. — Любо-дорого смотреть. А все благодаря вам, капитан. Как только они увидели, как ловко вы провели операцию и добились успеха, их всех будто пружиной подтолкнуло. Ну а теперь давайте посмотрим, что же все-таки мы здесь имеем.

Осмотр поля боя показал, что на счету группы было двадцать три японца. Они валялись в разных местах и в различных позах, разбросанные по всей поляне. Пятеро было убито гранатами, когда группа выскочила на противника, двоих застрелили на бегу. Большинство японцев были мертвы, часть находилась в агонии, а несколько человек были тяжело ранены. Но раны были не смертельны, при надлежащем уходе они могли бы и выжить. Гэффу и его добровольцам, бродившим по площадке вместе с подполковником, казалось, что на их счету должно быть гораздо больше жертв. Может, даже не одна сотня. Однако уже при самых первых расспросах выяснилось, что одного и того же японца считают «своим» сразу двое, а то и трое американцев. Но и при всем этом наколотили они тут немало. Особенно если учесть малочисленность их группы — ведь их было всего шестеро. И никто из них самих серьезно не пострадал. Это казалось особенно невероятным. Скорее всего, произошло это потому, что они застали японцев врасплох, и те оказались совершенно неподготовленными к борьбе, выскакивали небольшими группами, действовали неорганизованно. Немаловажную роль сыграла, возможно, и та решительность, с которой действовал в первом натиске Верзила Кэш, та ловкость, с которой он использовал свой дробовик. И не только потому, что он разом уложил пятерых японцев, но и из-за того психологического эффекта, который произвели такие решительные действия на остальных солдат противника.

Надо сказать, что эта неожиданная слава, судя по всему, не очень что-то радовала Кэша, даже то, что солдаты из второй роты пялили на него глаза и показывали пальцем, будто на настоящего героя. Верзила не обращал на все это никакого внимания. Он уныло бродил взад-вперед по площадке, все время с ненавистью косясь на оставшегося в живых японца. Он напоминал выпущенного на волю волка, мечущегося вокруг клетки, в которой сидит его законная добыча. Свой сломанный обрез он бросил, зато винтовку наконец-то вытащил из-за спины, и теперь она болталась у него на ремне. Судя по тому, как он озирался вокруг, ему ужасно хотелось, чтобы японец как-нибудь дернулся, сделал бы попытку убежать и этим дал повод все же убить его — так сказать, на законных основаниях. Однако пленный был настолько изможден, обессилен и подавлен, что, наверное, не сделал бы попытку к бегству даже при полном отсутствии охраны. Тощий и грязный, он к тому же страдал острой формой дизентерии и то и дело показывал охранявшим его солдатам, что хочет облегчиться. Ну и потеха же это была! Каждый раз, получив разрешение, он немедленно присаживался тут же около своих убитых товарищей и справлял нужду, все время бросая затравленные взгляды на мечущегося поблизости Верзилу. Руки и ноги у него непроизвольно дрожали, штаны были совершенно грязные, и несло от него так отвратительно, что мутило за несколько шагов. В общем, пленный этот представлял собой ужасно жалкое зрелище.