Тонкая зелёная линия

Закурим? Нет? Я тоже бросил. Неважно… Такая ночь, когда мучительно хочется влюбиться, напиться до бесчувствия или застрелиться. Всё, что есть в душе тёмного, прищуривается и ухмыляется. С детства в себе это чувствуешь. Когда впервые замечаешь коленки Насти Гавриловой. Или случайно находишь забытый отцом томик Куприна, который сразу раскрывается на «Гранатовом браслете». Читаешь оглушённо, пьяно, головокружительно, сердцем нащупывая ту грань, с которой обрываются души. И бессонными часами целуешь руки купринским женщинам. А потом, уже под утро, просыпаешься от непонятного, тягуче-знойного сна. Лежишь весь в поту и слушаешь, как сердце выташнивает кровь ядовитых сновидений, в которых маму целовал.

Или…

Впрочем, это всё лирика, вряд ли нужная просвещённому читателю, привыкшему читать лучшие образцы переводной литературы и явно лучше меня разбирающемуся в творчестве Юнга и Фрейда. К разговору, подслушанному нами в ресторане, явно необходимо сделать парочку разъяснений.

Разъяснение первое. Младший лейтенант Санечка Козин

Если не считать его отца, «сталинского сокола», втыкавшего любимцев рейхсканцлера в пыльные пригорки Гранады, как окурки в переполненную пепельницу, подполковник Александр Ростиславович Козицын был, вне всякого сомнения, одной из чувствительнейших заноз в задах высшего политического руководства Большой страны.

Как и пропавший без вести отец, он с детства блестяще говорил по-испански и по-немецки. Поэтому ещё в девятом классе в неописуемой наглости своей Санечка продавал иностранным гостям Фестиваля молодёжи и студентов права сфотографироваться у Царь-пушки и Царь-колокола. Редкие друзья семьи, случайно выжившие ленинские звездочёты, всматривались в расположение рубиновых звёзд над зубчатыми башнями и пророчили Санечке громкую судьбу – и не зоны Мончегорска, и не пахнувшие красным деревом и кожей кабинеты Центрального комитета, а что-то совершенно непостижимое.

Но отъявленный стиляга постоянно играл по своим правилам. К совершеннолетию он умудрился довести до «интересного положения» дочку лица столь заслуженного и выдающегося, что за головы схватились и синхронно поседели директор и парторг школы.

Расправа была мгновенной.

Санечке сделали предложение, от которого он не смог отказаться. После года службы сержантом в погранвойсках Козицын прошёл курсы младших лейтенантов в родной Москве – и двадцать пять лет пьянства и отупения в дальних гарнизонах были ему гарантированы.

Но всё случилось по-другому – он исчез.

Вообще.

Ни письма, ни весточки.

Вернее, немного не так. Сначала Эльза Казимировна Козицына получала два письма в неделю – нечётные на испанском, чётные на безупречном немецком, – в которых Санечка очень подробно писал дорогой мамочке о горах, ущельях и прочих красотах Азии. Через полгода его почерк испортился, письма стали сухие, какие-то неталантливые, что ли. Эльза Казимировна наизусть заучивала куцые строчки, в которых с болью обнаруживала совершенно нелепые ошибки. Потом писем стало совсем мало. Несколько открыток – с 8 Марта, с Новым годом, с днём рождения. Ещё была пара каких-то совершенно безликих телеграмм. И тишина.

Прошёл год.

Несчастная мама Эльза все глаза проплакала, обращалась «куда надо», но до Сани так и не дозвонилась.

Жестокосердый глупец…

Внучка старого большевика Людочка Захарова, потеряв последнюю надежду дождаться Санечки, чуть не наложила на себя руки, но была очень вовремя и благополучно выдана замуж. Очень перспективно мысливший внешторговец прозорливо женился на Людочке с двухлетним ребёнком. Солидный мужчина обеспечил молоденькой супруге достойное семейное счастье, а себе – полную приятных излишеств карьеру. Ну а сама Людмила Иосифовна, нимало не сомневавшаяся в расчётливом благородстве супруга, всю жизнь брезгливо украшала его чело изощрённо-ветвистыми рогами.

Ещё через пару лет о Санечке вспоминали лишь изредка – как о комете-предвестнице, скоропостижно и роскошно засиявшей на небосводе, но исчезнувшей тихо и безвременно в глубокой, бесконечно холодной темноте.

Но звездочёты не ошиблись.

Раздражённо дочитывая глупый донос военного советника Крючкова, пытавшегося оправдать бездарную корректировку гаубичного огня в районе Байя-де-Кочинос, генерал Захаров, всемогущий первый заместитель самого Андропова, обратил внимание на совершенно не относившееся к делу описание встречи заместителя командира кубинских ВВС и симпатичного молодого человека. Подробно описывая антураж бывшего притона американских империалистов и явно гомосексуальные наклонности лучшего авиатора Острова Свободы, Крючков однозначно указал на ценность полученной им лично информации. Однако советник не предполагал, что за информацию он раскопал.

К счастью, никто никогда так и не услышал, как может орать по закрытой связи великий и ужасный генерал Захаров:

– Миша! Миша, родной! Ты понимаешь, что ты натворил?!