Тонкая зелёная линия

– Хорошо, товарищ подполковник. Давайте только чуть сдвинемся вон к той поваленной берёзе. И посидеть, и береста на растопку. Да и что на снегу сидеть. Я быстро.

Так и сделали. Подполковник удобно расположился на трухлявом стволе берёзы-перестарка, поваленной старинной непогодой, достал портсигар и закурил, присматривая за действиями «москвича». Алёшка, никуда не спеша, отправился к ближним ёлочкам и быстро наломал нижних веток. Вернувшись, поддел штык-ножом и отодрал хороший кусок бересты, быстро скрутил кулёк. Выбрал проплешину возле берёзы, где уже виднелась вмёрзшая в ледок прошлогодняя трава, свалил туда еловый сор, расположил бересту и, отчаянно пижоня, одной спичкой разжёг весёлый, сухой, быстро занявшийся бездымный костерок. Наступая ногой, изломал ветви волокуши – вот и пища огню готова. Бледно-оранжевое пламя облизывало медную сосновую кору, потрескивало, превращало в кружево хвою и подбрасывало бесплотно-гаснущие искорки вверх.

– Я сейчас, товарищ подполковник! – неугомонный лейтенант опять отправился куда-то к кустам.

Совершенно машинально Чернышёв бросил окурок в костёр (нечего оставлять следы – кострище не в счёт, умный человек по окурку понимает) и засмотрелся на игру пламени. Есть такие минуты, когда человек в огне видит целую сказку. Огоньки скользят, лижут, разгораются, согревают, ласкают, съедают добычу, раскаляя внутренние слои древесины. Струйки пара выбиваются из толстых веток, посвистывают и сгорают бесцветно. Если присмотреться, старик, то пар сгорает, как и положено водороду. Но это уже слишком сложная материя. Будем проще. Огонь есть огонь, человек есть человек.

Вместе вековечно – и ладно.

– Вот, товарищ подполковник, держите! – Алёшка вернулся с очищенными от веток прутиками. – Вот, давайте, я тут хлеба припас. Вы в детстве жарили хлеб на огне, товарищ подполковник? Можно и мяска чуть пожарить.

– Жарил, конечно. А ты соображаешь, лейтенант. Я гляжу, ты не городской. Огонь развёл с одной спички, сделал всё по-своему. Видно, ухватка есть. Не зря ты рыбак наш первейший. Но, голову на отсечение даю, у тебя есть ещё что сообразить. Колись, лейтенант, что припас?

– Ничего особенного. Вот, хлеба немножко, кусок сала да луковица, – Алёшка развернул пакетик. – Жена засолила. По-украински, с чесночком. Соль в магазине увидела крупную, сразу сообразила. Гостинец оставила мне перед отъездом.

– Ишь ты! Ну-ка, ну-ка, сало – это вещь. Величайшая вещь! Пить мы, лейтенант, сейчас не будем. На охоте пьют, если стрелять не умеют, пить надо после охоты. Вот и мы – ещё ни охоту нашу, ни разговор наш не закончили. Благодарствую, – Чернышёв взял из рук Филиппова кусок хлеба с салом, откусил с аппетитом, наслаждаясь чувством утоляемого свежего голода. – М-м-м! Свежее сало, да на хрустящем хлебушке! Мечта поэта! Молодец, лейтенант, – и мгновенно, синим взглядом, глаза в глаза. – Ну, Алексей Анатольевич, говори, что надумал.

Мой будущий отец посмотрел на костёр, медленно пережёвывая удивительно вкусное сало с чёрным хлебом, и особенно остро ощутил течение жизни вокруг себя. Но не только он умел молчать. Чернышёв безмятежно хрустел хлебушком и довольно щурился на косые солнечные лучи, тихонько улыбаясь своим мыслям.

– Товарищ подполковник! – такие заявления, конечно, лучше было бы делать стоя, но вполне достаточно было звонкости голоса. Так звенит весенний лёд. – Товарищ подполковник! Нет. Спасибо. Но ни в какую финансовую разведку или службу я не пойду. Поймите, я всю жизнь мечтал заниматься космосом, выучился, с такими ребятами подружился – уже на работе, столько всего задумали – и что же? – всё забыть, всё сдать, в контору сесть – «Контора пишет!» – так? Не могу и не буду! – закончил Филиппов вдруг совершенно детским голосом.

Иногда возраст – великая вещь. Подполковник молчал и улыбался. Лейтенант почувствовал, что всё пространство вокруг него натянулось по линиям напряжения поля. Две воли – его и Чернышёва – вот и всё поле выбора. И линии этого поля закручивались тугими спиралями. Перед глазами мелькнул Мальстрём Эдгара По и металлические опилки на листе картона, под которым физичка Анна Сергеевна Золотова водила красно-синей подковой большого магнита.

– Товарищ подполковник! Ну не приучен я. Не могу приспосабливаться! Не смогу. Я всё понимаю – справедливость, я понимаю, что надо, но ведь я тоже – я же не приспосабливаться! Я работать хочу – дело делать так, как я лучше всего умею. А я умею, товарищ подполковник, знаю, что и как. Это ведь тоже важно – сделать то, что умеешь. Я же не для себя, не под себя гребу, я же делать хочу вместе с теми, кто… Я не умею вот так!

– Как – «так»?! Хитрить? Привилегии зарабатывать?

– Да, – Алёшка достал из кармана пачку «Явы», достал сигарету губами, прикурил от дымящегося прутика. – Не хочу так. Не буду.

– Ясно с тобой всё. Для всех, значит? Идеалист. На миру и смерть красна?.. А Партия, значит, без тебя управится. Понятно. Впрочем. Вот тебе даже не утешение, а ещё один урок. Ты, лейтенант, помнишь, как убили полковника Аристарха Леонидова?