Тонкий меч

Приятно было войти в теплую комнату в доме Харфа. На бревенчатых стенах висели оловянные фонари. В центре был очаг, огонь в нем едва тлел. Дым поднимался к отверстию в крыше. Я увидел ткацкий станок и буфет с рядами тарелок и прочей посуды. В этом доме так хорошо пахло! У меня едва не закружилась голова от прекрасных цветочных ароматов. На полу вперемешку валялись сухие стебли седмичника, какие-то корни и комья земли, странные деревянные инструменты, разнообразные гребни и клубки волокон, напоминавших кукольные волосы. Еще там лежала ткань — такая блестящая и тонкая, что хотелось протереть глаза, чтобы убедиться: она действительно существует. И посреди всего этого беспорядка возвышался крылатый стул.

Он был ничем не прикрыт. Трон на двоих, окруженный деревянным каркасом. Никаких крыльев, но на самом верху — два длинных шеста с отметинами когтей тех, кто его носил.

Странно было обнаружить этот стул таким. Еще недавно сердце мое рвалось из груди, так мне хотелось его увидеть. И вот теперь оно словно замерло. Я с изумлением смотрел на паланкин. Хёдер и Королева Спарты говорили мне, будто крылатый стул Господина Смерть столь удивителен, что дыхание перехватывает. Но, глядя на этот деревянный остов, я чувствовал к нему только жалость. Казалось, он мерзнет, лишенный своих привычных покровов.

Харф уселся за ткацкий станок, на котором было натянуто блестящее полотно. Он взял в лапу челнок, поправил тянувшиеся вверх тонкие нити и посмотрел на Хёдера.

— Угощайтесь, — пригласил он и кивнул на котел на трех ножках, стоявший у очага.

Хёдер подлетел к буфету, достал четыре чистые миски, потом вернулся к очагу и налил нам супу. Мы уселись и, жуя и причмокивая, стали следить за тем, как работал Харф. Суп из репы и любистока оказался вкусным и ароматным. Я представил себе, что Харф время от времени, наверное, подсыпает в котел новые коренья и пряности, чтобы суп никогда не кончался. Может быть, этот суп такой же вечный, как сам Харф?

Хёдер откашлялся.

— Ты скоро закончишь? — спросил он ткача.

— За ночь управлюсь, — кивнул тот и потянулся. — Должно получиться прекрасно.

Хёдер повернулся к нам.

— Когда Харф трудится над новой тканью, он работает двадцать дней и ночей без отдыха. Представляете, как это тяжело!

— Все для Господина Смерть, — проворчал Харф, но в голосе его не было досады. Он пропустил челнок сквозь нити основы и прижал рамкой — очень аккуратно, едва касаясь тонкой пряжи.

Мы поели и улеглись у очага. По крайней мере, я, Трине и Принцесса. А Хёдер взлетел на шест, торчавший из стены, положил клюв на плечо, зарылся в свое оперение и глубоко вздохнул.

Хорошо было ощущать сытость в животе. Хорошо было лежать и слушать стук ткацкого станка. Мои друзья постепенно заснули. Но я не мог спать, пока стул стоял тут такой замерзший и несчастный. Мне хотелось посмотреть, что получится у Харфа. А чтобы он не подумал, что я наблюдаю за ним, я притворился спящим и лишь изредка открывал глаза — проверить, как идет дело.

Проходил час за часом. Ткацкий станок ритмично постукивал, паланкин ждал свою ткань. Иногда Харф подлетал к очагу и подбрасывал дров, а потом сразу же возвращался к работе. И челнок опять сновал туда-сюда, туда-сюда. Ткань медленно накручивалась на вал.

Наконец Харф снял со станка последнее полотно. Выбрал из игольницы, лежавшей на буфете, тоненькую иголочку, заправил в нее стебелек седмичника и уселся на полу сшивать все вместе. Казалось, ткач погружен в работу. Но вдруг, не глядя на меня, он сказал:

— Я знаю, что ты не спишь.

— Прости, — пробормотал я и сел. — Я лишь хотел посмотреть, когда ты закончишь… Мне так жаль этот стул.

Харф кивнул. Он продолжал шить, используя клюв и когти, чтобы протолкнуть иголку сквозь ткань, а когда закончил, взлетел и повесил тонкий блестящий покров на деревянный каркас. Несколько секунд я сидел, не смея вздохнуть. Мне почудилось, что паланкин говорит: «Теперь ты видишь меня во всем великолепии».

Я подошел к нему и заглянул под покрывало.

— Можно мне залезть туда ненадолго?

— Конечно, — разрешил Харф.

Я осторожно пробрался внутрь и потрогал сиденье. Запах старого дерева смешивался с ароматом цветов. Теперь паланкин был похож на сверкающий кокон.

Харф посмотрел на меня сквозь тонкую ткань.

— Красивый?

— Да, — прошептал я. — Даже больно…

Он хмыкнул, словно мой ответ позабавил его.

— Отчего это так? — спросил я. — Лодка, в которой гребут хильдины, повозка, которой управляет Каро, и этот паланкин… Почему при взгляде на них мне хочется плакать?

Харф наклонил голову и ответил:

— Потому что они принадлежат смерти.

— Да, наверное… — пробормотал я.

Харф принялся собирать с пола обрывки ткани и ниток. Я посидел еще немного на старом, потертом деревянном сиденье, но вдруг почувствовал, что зябну, и поспешил выбраться. Дождь стучал по крыше, в отверстие для дыма залетали капли и над очагом превращались в пар.

— Спасибо, что впустил нас, — сказал я. — Мало радости ночевать под открытым небом в такую погоду.