Тонкий профиль

Вдруг сзади, словно чем-то упругим, как резиновая дубинка, стукнуло по голове. И, не разобрав, что с ним произошло, Александр начал валиться на пол. Остро и сильно заныло сердце. Казалось, он за рулем машины летит в темный, глубокий, все ссуживающийся тоннель, надает, вновь стукается обо что-то твердое, снова летит, падает, падает. А к горлу подступает густой, рвотный запах рыбы…

Очнулся Александр, когда два санитара вынесли его из машины "скорой помощи" на носилках и, облегченно вздохнув, опустили на пол приемного покоя. Первое, что он увидел, были голубые глаза с мохнатыми ресницами, лицо низко склонившейся к нему женщины в белом халате.

Александр узнал заводского врача.

От нее исходил легкий запах духов и неуловимо тонкий — от самих волос — приятный запах лимопа.

— Ирина Алексеевна! — выдохнул Александр.

— Доброе утро! Я вижу, вы проснулись, товарищ Гречкин, — сказала Ирина Чудновская.

— Да, проснулся, — ответил Александр и попытался тут же приподняться. Но Ирина мягким, властным движением руки снова опустила его на носилки.

— Мой дружок, лежите спокойно, — приказала она.

— Привет вам, — с улыбкой произнес Александр, но вышло это, наверное, глуповато.

Ирина отдала распоряжение отнести его на носилках в корпус, но Александр решительно воспротивился. Он и сам может ехать в лифте.

— Ну хорошо, сам так сам! — согласилась Ирина.

Его поместили в палату под номером семь — продолговатую комнату с большим окном, через которое широким потоком лилось солнце. Оно искрилось на блестящих трубчатых кроватях, кстати говоря, производства кроватного цеха его завода, на полированных тумбочках. Палата казалась веселой, даже праздничной.

Александр никогда до сей поры не лежал в больнице. Эта сверкающая комната удивила его.

Гречкина встретили в палате два его соседа, оба в халатах сидели на постелях. Один поднялся и пошел навстречу. Александр тут же узнал его. Этого сотрудника трубного института он видел в цехе, знал: его зовут Аликом.

— Новое пополнение в нашу валидольную команду, — сказал Алик, протягивая Александру руку. — У вас приступ чего?

— Ничего! Я вообще не больной, — ответил Гречкин. — Я так…

— Ах, так! Экскурсант! Тогда пожалуйте к окну, там лучше обозревается местность.

Второй сосед был тоже знакомый — мастер из трубоэлектросварочного, Яша, кажется, родственник Терехова.

— Уже сердечник? — удивился Александр, кивнув Яше. — Рановато, брат!

— У меня радикулит, — смущенно отозвался тот.

— Что удивляться, сердечные болезни помолодели, мой друг, — наставительно заметил Алик. — Быстрое сгорание — двадцатый век! Вы с трубопрокатного, кажется? Что там у вас новенького?..

Александр сразу понял, что чего-чего, а недостатка в разговорах в этой палате не будет.

Так оно и вышло.

Каждый день после обеда приходили в палату посетители, и Александр тоже ждал "с воли" отца, как всегда, с новостями, газетами, вареной рыбой собственного улова, которую отец приносил ему в дополнение к больничному рациону.

Павла Игнатьевича давненько уже на заводе называли "патриархом" и называли главным образом те молодые ребята, которые не только живого патриарха, но и попа-то близко не видели.

Гречкин-старший не выглядел очень старым, да и седым был в меру, побелели только виски. Но на заводе он, действительно, работал давно, а до этого завода — на других, а еще раньше революцию прошел — не как сторонний наблюдатель, а как активный деятель ее и солдат.

Закончилась гражданская война, Павел Игнатьевич демобилизовался из армии, отправился в Мариуполь, где началась его заводская жизнь. Возводил и ремонтировал мартеновские печи на трубопрокатном заводе, том самом, где работал впоследствии широко прославившийся сталевар Макар Мазай, пообещавший фашистам залить их глотки расплавленной сталью и геройски погибший в оккупированном Мариуполе.

Павел Игнатьевич до войны перекладывал Мазаю печь. Коммунист, депутат горсовета, он, когда немцы подошли к городу, одним из последних уходил с завода. И, выполняя распоряжение, взрывал мазаевскую печь и другие мартены.

Эвакуировавшись на Урал, Павел Игнатьевич скоро переменил специальность — каменщиком на печи работать стало уже трудно. Он стал электросварщиком. Но еще в те годы, когда старый мастер стоял у нагревательных печей, он много сделал для совершенствования конструкции печей, повышения их производительности. За многолетний самоотверженный труд заслуженному рабочему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Однако пришло время, и Павла Игнатьевича проводили на пенсию. Привыкнуть к новому положению было совсем не легко. Старый уклад жизни точно ножом отрезало, а новый оказался непривычным и… очень утомительным. В цехе смена пролетала — не успеешь оглянуться, а дома день тянулся медленно, как часовая стрелка на старинных ходиках с маятником.

Павел Игнатьевич признался сыну, что особенно тоскливо проходили месяцы первой зимы. Хотя много читал, а всё же тоска брала за сердце, когда за окном крутит злая южноуральская метель, а ты сидишь на диване у окна и вспоминаешь о заводе.