Тонкий профиль

Я смотрел на оживленного мсье Дюшона. Сколько ему было лет в 1911 году? Шестнадцать… Он кое-что уже понимал, но, конечно, не так много. Бегая вокруг сарая, слышал речи, возгласы, споры. Что он думал об этих просто одетых людях, похожих на тех французских рабочих, которые жили в Лонжюмо? Поговорят и разойдутся…

Но прошли годы, и скромный сарай, скромный домик неподалеку от него приобрели мировую известность.

Наверное, это понимает и мадам Будон. Она живет в квартире, которую в те годы снимал здесь Владимир Ильич. На доме — мемориальная доска:

"Здесь жил и работал в 1911 году В. И. Ленин — теоретик и вождь международного коммунистического движения, основатель Советского Союза".

Я сделал снимок доски, стены дома, на которой местами осыпалась штукатурка, появились трещины. Вход в дом сбоку, со стороны пустыря. Скрипит под ногами деревянная лестница. И вот — дверь в квартиру из двух небольших комнат и кухни.

Мадам Будон любезно приглашает нас посмотреть, как она живет, ибо увидеть то, как жил здесь Ленин, сейчас уже невозможно. Более чем за полвека в квартире сменилось множество жильцов.

Сама мадам Будон живет здесь сравнительно недавно. Ее муж — подметальщик улиц. В квартире чистенько, но бедновато.

— Неудобно здесь долго находиться, — прошептала Ирина. — Поймите, товарищи, она работает. Неудобно…

Мадам Будон стирала. На ней был передник с мокрыми пятнами, растрепавшиеся волосы сползали на лоб. Ей лет под сорок, но трудная жизнь поставила уже печальные меты на усталом лице.

Мы заторопились уйти, унося в душе облик этой квартирки и, пожалуй, даже удовлетворение от мысли, что занимает ее семья рабочего, а не лавочника или рантье…

Я увидел, как Вера Терехова, на минутку задержавшись, вручила мадам Будон подарок от нашей группы — косынку с видом Кремля, Красной площади и надписью, строчкой из популярной песенки: "Пусть всегда будет солнце!"

Вера немного говорит по-французски и перевела надпись.

— Пусть всегда будет у вас счастье, в вашей семье! — добавила она.

— Мерси, мерси, — мадам Будон прижала руки к груди.

У Веры полно сувениров, захваченных из дома. Больше, чем у кого-либо из нас. Матрешки и флакончики духов, косынки, значки. Она потратила на них немало денег и сейчас с удовольствием одаривает сувенирами всех французов, с которыми имеет возможность хоть немного познакомиться.

На приеме в мэрии все было, как бывает на таких приемах. Заместитель мэра мсье Дюпа с ленточкой Почетного легиона, герой Сопротивления, поднял бокал за дружбу… Мы пили шампанское в зале бракосочетаний, служившем одновременно и залом заседаний, где стены украшены фресками на темы охоты и любви.

Потом — представление гостей, тосты, сдержанное веселье, вспышки магния — фотосъемка и книга для почетных посетителей мэрии, где ставятся порой уже не слишком твердые подписи и завитушки в конце фамилий.

И все же, к сожалению, мы пробыли там мало, торопились в Париж, ибо автобус должен был вернуться для каких-то иных надобностей фирмы. Что ей, фирме, до Лонжюмо! Фирма — частная.

Последние пять минут у автобуса в ожидании, пока все соберутся. Мы стоим, курим, приятно разгоряченные вином, солнце уже садится, расплескав по крышам нежные блики заката, жара спала и дует легкий ветерок.

— Хороший городок Лонжюмо — истинно французский, — сказал Виктор Терехов.

Мы уже побывали во многих городах, и он, конечно, мог судить об особенностях Лонжюмо. Но все же я спросил, что именно он имеет в виду.

— Мне кажется, Лонжюмо должен был понравиться Владимиру Ильичу. Все здесь по-рабочему, скромно, как-то тепло, — ответил Виктор.

— Как-то тепло? — переспросил я, удивившись такому определению. Но потом подумал, что есть в нем что-то очень точное, если иметь в виду то своеобразное обаяние теплоты и уюта, изящества и вкуса, которые выражают во французских маленьких городках нечто всеобщее, глубоко национальное.

Того, кто бывал в Европе, пожалуй, трудно удивить западным стилем, яркостью вывесок и витрин, обилием кафе, баров и магазинов. Приглядишься и увидишь свой стандарт, назойливость и уличную тиранию рекламы. Города уже кажутся туристу похожими друг на друга.

Но не то во Франции. Здесь всегда ново и удивительно веками сложившееся умение внести гармонию и изящество во все, что составляет облик города или улицы, дома, фасада кинотеатра, внутреннего интерьера в каком-нибудь деревенском кабачке.

Я понимаю, это трудно объяснить словами, надо увидеть и самому почувствовать.

Лонжюмо… Я прощался с ним сосредоточенный и немного печальный от сознания, что мне уже, наверное, никогда не придется больше гулять по его улицам. Есть легкая грусть в таком настроении, знакомом каждому туристу, путешествующему вдали от родины. Ведь все, что ты видишь, это в первый и, скорее всего, в последний раз.

Потом я заметил, что чем ближе приближался срок нашего отъезда на Родину, тем все чаще мы — и Терехов, и Вера, и Ирина Чудновская — возвращались мыслями к тому, что ожидает каждого из нас дома. Это уж закон!..".