Тонкий профиль

На улице Мари-Роз Ленин прожил три года с Надеждой Константиновной и ее матерью. Мы поднимались, топая по ступеням лестницы, по которой когда-то ходил Ильич, и очутились в квартире с двумя комнатами и кухней. Здесь многие годы после Ильича жили семьи французских рабочих, пока в 1956 году компартия Франции за свои деньги не выкупила эту квартиру и не превратила ее в музей.

В музее всего лишь одна хранительница, она же экскурсовод, а нас, туристов, было так много, что когда вся группа вошла в маленький кабинет Владимира Ильича, уже негде было повернуться.

Все в этой квартире дышит скромностью и строгой бедностью эмигрантского жилья. Во всем отпечаток подвижнического быта, заполненного титанической работой гения.

Стенды с рукописями, экземпляры газеты "Социал-демократ", которая печаталась неподалеку в типографии "Леклер", подлинный экземпляр "Рабочей газеты" — Ленин получал ее из России, — листки из рукописей…

Оставив свои записи в книге посетителей, ниже фамилий наших космонавтов, недавно здесь побывавших, мы вышли на улицу, залитую апрельским солнцем, сравнительно тихую, лишь с несколькими машинами у тротуара, с мостовой, которая подметена так же чисто, как и старенький паркет в квартире Ильича, и я, кажется, впервые заметил, как цветут, окутав себя розовым дымом, кудлатыми шапками растрепанных ветром крон, парижские весенние каштаны…

Через несколько дней мы снова сели в автобус, чтобы ехать в Лонжюмо, и Татьяна Сергеевна объявила, что там группу челябинских туристов ждут в мэрии.

— Это совсем близко от Парижа, живописная дорога, но, к сожалению, мы не сможем останавливаться, в мэрии уже ждут нас, и, кажется, будет угощение, — сказала она.

— Очень, очень мило с их стороны. Сегодня я, кажется, отдохну от Парижа, от магазинов. Мне просто необходимо успокоиться, — заметила Ирина Чудновская. Она сидела в автобусе рядом со мной.

Это прозвучало смешно, но вместе с тем было правдой. Никто, кажется, не может соревноваться с Парижем в искусстве рекламы, в изяществе и привлекательности магазинных витрин. Здесь художники, декораторы, модельеры соединяют в гармонии свое мастерство. И наши женщины немного терялись от всего этого.

Мы выехали за город.

— Вот корпуса завода "Рено", — сказала в микрофон Татьяна Сергеевна.

"Рено"… Первые темные коробки такси в Москве, дребезжавшие по булыжникам мостовых в двадцатые годы. "Рено" — известная автомобильная фирма вместе с "Пежо" и "Ситроен" — могучая тройка национальной автомобильной промышленности Франции.

Так говорила Татьяна Сергеевна. Я же тем временем разглядывал огромные серые заводские корпуса, нависшие над левым берегом Сены.

— Недавно рабочие "Рено" получили некоторые льготы. Поэтому на "Рено" не бывает забастовок, — заявила Татьяна Сергеевна.

Но она ошибалась. Прошло некоторое время, и уже в Москве мы узнали, что волна забастовок, прокатившаяся по Франции, захватила и заводы "Рено".

А в тот день в Париже я подумал, что, казалось бы, безобидный и вполне объективный дорожный конферанс Татьяны Сергеевны служит еще одним подтверждением, что любая информация содержит в себе тенденцию, а факты сами выстраиваются в определенную цепь убеждений.

Социальное благоденствие рабочих "Рено" — это миф с оболочкой некоторого внешнего правдоподобия, за которым не сразу разглядишь механизм капиталистической эксплуатации. Видеть и понимать его — именно этому учил Владимир Ильич своих товарищей в партийной школе, которая была организована для молодых революционеров много лет назад в Лонжюмо.

Я зашел в мастерскую, которую снимали революционеры в те далекие годы, с чувством легкого стеснения в груди, что всегда предшествует волнению или сопровождает его. Маленькое помещение, стеклянный в стропилах потолок, станки, полки для инструментов, в углу — кузнечный горн. Пахнет окалиной, металлической стружкой, свежевымытым полом.

Нас сопровождает заместитель мэра мсье Марсель Дюпа. Он все оглядывается, словно ждет кого-то. Наконец, тот, кого ждали, пришел, вернее, почти прибежал. Это худой, высокий, выдубленный временем семидесятилетний мсье Морис Дюшон — владелец мастерской, сын того Дюшона, который сдал этот сарай под школу.

Мсье Дюшон тут же быстро заговорил, давая объяснения, замахал руками, как человек, в котором еще бурлят живые соки бодрости.

— Вот через эту дверь Ленин входил, вот здесь стояли столы…

— Где, где? — живо переспросил Виктор Терехов.

Мсье Дюшон оглянулся, и когда ему перевели вопрос Терехова, не поленился прошагать в дальний угол мастерской. Он коснулся рукой верстака, на месте которого когда-то стоял другой столярный верстак или стол.

Я видел, как Виктор, должно быть, непроизвольно вслед за французом погладил верстак ладонью. Мсье Дюшон это заметил. На правах старшего он улыбнулся первым и слегка, дружески похлопал Виктора по плечу.