Тонкий тающий след

Первая Градская больница находилась довольно далеко от бабушкиного дома в Сокольниках, но отвезли ее почему-то именно сюда. Наде так было даже удобнее, и персонал был замечательный, но общий неуют старинного здания ее тревожил. Ей казалось, что знаменитая московская больница хранит память обо всех болезнях, мучениях и смертях бесчисленных пациентов за двести с лишним лет. Хотя, конечно, это была ерунда. В «энергетику» Надя никогда не верила и не собиралась начинать.

В поздний час сюда приходили только к тяжелым. Надя достала из сумки белый халат и тапочки, быстро переоделась, сунула ботильоны в пакет и пошла в отделение. Свет в коридоре был уже погашен, светилась только лампа на посту дежурной сестры.

– Оксана Львовна, здравствуйте! Как поживаете? Вот вам к чаю. – Надя протянула медсестре плоскую коробку хороших французских конфет.

– Ой, спасибо. Все у нас как обычно. Бабушка ваша, к сожалению, без изменений. С питанием проблемы…

– Как, совсем ничего не ела весь день?

– В обед соседка по палате ей скормила полтарелки супа, а больше ничего. Воду даем понемножку, когда в сознании.

– Оксана Львовна, может, нужна сиделка?

– Да нет, это не поможет, весь нужный уход она получает. И вы приезжаете… Да вы пройдите, пройдите, она полчаса назад точно не спала, я заходила.

– Спасибо, я тогда посижу с ней, сколько получится?

– Да ради бога, сидите, хоть до утра оставайтесь.

Во второй от поста палате стояли три койки. Обитательница самой дальней, у окна, уже спала. На средней девушка лет тридцати, поджав ноги в мягких пижамных штанах, что-то смотрела на планшете, уши ее были заткнуты белыми наушниками. Бабушка лежала на ближней к двери узкой койке. Глаза ее были открыты.

– Бабулечка, привет, дорогая. – Надя склонилась поцеловать осунувшуюся щеку и почувствовала горький запах болезни, пропитавший седые волосы.

– Здравствуй, деточка, – отозвалась бабушка чуть слышно. Она пристально и беспокойно глядела на Надю. – Ты одна?

– Да, бабуль, одна. Вадим и Лешка оба работают, они в выходные приедут тебя навестить.

– Знаю я, как твой Вадим приедет. За три недели глаз не показал. – Слушать ее слова было неприятно, но Надя радовалась тому, что, когда бабушка сердилась, ее голос становился сильнее.

– Бабулечка, родная, ну не сердись. У него тяжелые времена.

– Все мужики одинаковые. Всегда у них тяжелые времена, даже когда сидят у жены на шее. Ты им готовь, стирай, убирай, а они еще капризничать будут… Хорошо, хоть не пьет… Ну куда ты опять навезла, вот куда? – Она беспокойно разглядывала тумбочку, на которой появлялись внучкины гостинцы: апельсины, вода, мягкое печенье.

– Ба, давай тебе поднимем изголовье? – Надя подняла и показала бабушке прозрачный контейнер с винегретом. – Твой любимый, свежий, вот только что заезжала за ним. Будешь?

– Буду! – Бабушка оживилась, завозилась в попытке приподняться и сразу откинулась на подушки.

– Сейчас, не спеши. – Надя нашла рычаг, поднимающий изголовье кровати, и, придерживая подушки сбоку, потянула его вверх. Потом сняла с изголовья маленькое полотенце, постелила на грудь больной и открыла коробочку с винегретом.

По палате поплыл острый свежий запах, и девушка в наушниках, не сдержавшись, бросила косой взгляд налево. Надо было ей тоже что-то прихватить в магазине, запоздало сообразила Надя. Это ведь, наверно, она кормит бабулю супом. Надя улыбнулась и показала девушке на апельсины, та улыбнулась в ответ и отрицательно помотала головой, а потом снова уткнулась в планшет.

– Давай попробуем. Открывай рот, ну-ка… – Надя аккуратно вложила горку овощей в рот Галины Дмитриевны. – Почему ты не жуешь? Жуй.

Бабушка молча подержала винегрет во рту, а через минуту губы ее скривились, челюсть слегка отвисла, и мокрая цветная масса винегрета повалилась на полотенце на груди.

– Что такое? Милая, что такое? Невкусно?

– Надя-я-я, я скоро помру-у-у-у, – с отчаянием протянула старуха и заплакала.

– Господи, бабулечка, ну что ты такое говоришь. – Надя сама изо всех сил старалась не разреветься. – Конечно, ты не умрешь. Еще пару дней тебя полечим – и поедем домой. Там будет хорошо, я за тобой буду ухаживать. Перееду к тебе, будем жить, как летом раньше, помнишь? Будут у нас новые каникулы: ты да я да мы с тобой. Будем чай пить, разговоры разговаривать. Ты поправишься, к лету будешь как огурчик, вот увидишь.

– Наденька моя… деточка… знаешь, мне не страшно умирать. Я была хорошим человеком. И на работе меня ценили. И дед твой… Сколько я от него натерпелась, но он же сам и говорил: лучшей жены, чем моя Галя, на свете не может быть.

– Дедушка тебя очень любил.

– Любил, любил… А по молодости у нас с ним вообще все хорошо было. Потом как начал пить, конечно, трудно стало. Скандалил, обижал. Но только когда пьяный, трезвый он был золотой человек. Но Маринку я из-за этого его пьянства упустила. Дрянь девка вышла. Эгоистка, легкомысленная. Ни тебя толком не растила, ни внука, все для себя, для себя. Как у нее? Не звонит она тебе?