Тоннель

Когда старик-владелец вернулся из лагеря, она продолжила при нем свою работу. Помогала ему наводить порядок в магазине, снова расставлять книги на полках, а потом снова прибираться за разбушевавшимися чехами, которые разбили камнями витрину. Они повыкидывали на улицу всю немецкую литературу, сложили ее в кучу и подожгли. Бабушка смотрела на происходящее в окно, не отваживаясь выйти. Такое уж было время. Народ был ожесточен после обретения свободы, и каждый стремился выплеснуть накопившуюся злобу. Сама она была чешкой и за себя могла не волноваться, но вместе с тем она работала в книжном магазине и продавала немецкие книги. Уже потом, осенью, по вечерам, когда большинство судетских немцев были изгнаны из страны и переселенцы с юга занимали их дома — это происходило очень быстро, бывало даже прежние жильцы еще не успевали съехать, как на их место уже метили новые, — так вот, она видела, как старый хозяин магазинчика, сгорбившись, медленно бродил по улицам города и заглядывал в сточные канавы между дворами на окраинах. Он собирал книги, которые выбрасывали новые жильцы. Гете в кожаном переплете. Сокровища, которые внезапно превратились в мерзкий хлам. В бывшие дома немцев въезжали бедные рабочие из сельской местности и чехи-националисты, люди с разных концов страны, привлеченные обещанием работы и бесплатного жилья, а еще румыны и украинцы, а также самый настоящий криминальный элемент, который получил возможность грабить вновь прибывших собственников.

Он выходил даже в дождь — она видела, как он поскальзывается на раскисшей глине. Собирал то, что мог унести, и прятал в подземелье, точно так же, как несколько лет назад прятал еврейскую литературу в надежде, что придет тот день, когда кто-нибудь войдет в магазин и спросит нужную ему книгу, потому что он не мог видеть их валяющимися в сточных канавах.

Однажды я слышала, как мама спросила бабушку, а что же делала она, помогала ли она старику. На старости лет бабушка стала злоупотреблять спиртным и пила довольно много бехеровки. У ее кровати постоянно царил стойкий запах водки с корицей. Да, она пила прямо в постели, наверное, чтобы уснуть, забыться, а руки у нее тряслись, и она постоянно проливала. «Я бы помогла ему, — ответила она, — ты же понимаешь, что я бы обязательно помогла ему, если бы не ты и не дождь. Ведь я должна была заботиться о тебе».

Короткое время спустя старика хозяина тоже депортировали, отправили с одним из последних поездов, которые вывозили судетских немцев из страны. Месть за то, что они приветствовали Гитлера и хотели примкнуть к Германии. Месть за войну, за фашистский террор, за резню в Лидице, за все.

— Но вы же сказали, что он был евреем.

— Он говорил по-немецки, как и большинство евреев в этой стране. Поэтому его причислили к немцам и отправили в Германию, и, что с ним было там дальше, моя бабушка не знала. Во всяком случае, она ничего об этом не рассказывала. Перед самым отправлением поезда старик переписал магазинчик на нее. У депортируемых все равно отбирали все имущество. В национальном декрете было прописано, что они не имели права вернуться или потребовать что-то обратно, декрет стал законом и действует до сих пор.

* * *

Марта уселась в нишу, где проходил, устремляясь наверх, узкий воздуховод. В тридцати метрах над нами сквозь узкую решетку сочился слабый дневной свет. Марта принялась вертеть в пальцах сигарету.

— Насчет дыма не переживайте, его вытянет наружу. Сами-то хотите?

Она сделала затяжку и протянула мне неровно скрученную сигарету. Я ощутила сладковатый аромат. Колечко выдохнутого Мартой дыма описало над ее головой полукруг, после чего уплыло наверх.

— Простите, я совсем забыла, — засмеялась она, — вы же с Запада. Должно быть, бросили курить травку уже в четырнадцать.

— На самом деле в тринадцать, — сказала я и придвинула стул поближе к отверстию в потолке. Затянулась, но вышло слишком поспешно и сильно. Я закашлялась, от дыма выступили слезы. Сколько же времени прошло с тех пор, когда я занималась чем-то подобным. Марта взяла у меня сигарету, затянулась и вернула снова. Очертания окружающих нас предметов постепенно расплывались, внутри меня разливались покой и умиротворение. Мне даже показалось, что я могу различить нити, которые связывали одну книгу с другой, словно нити паутины. Ничто уже не казалось случайным, все было частью единого целого.

— Я просто обязана была вернуться домой, чтобы помочь маме, — продолжила Марта. — Она должна была добиться справедливости, а я должна была все убрать и привести в порядок, а потом навсегда удрать из этой богемской дыры. Но чем больше я ей занималась, тем меньше порядка в ней становилось. А когда я попыталась снова вернуться в Прагу, эра свободы и неограниченных возможностей закончилась, революционеры, диссиденты и студенты были раздавлены в борьбе за власть, деньги и влияние. Те ночи, когда мы собирались на чьей-нибудь квартире, канули в прошлое. Мы стали как все… как…

— Как мы?