Снились морг и больница. Точнее, будто бы все было моргом. Я видела три или четыре трупа, и еще лицо – отдельное, кожа лица – как маска, а через стенку вдруг увидела, что мертвые встают – но это были пациенты. Врач обратил внимание, что их голова повернута ко входу в больницу – вперед, а мертвые – к задней части больницы. Снились мертвые, трупы.
Когда-то у меня был очень высокий голос. И он был моим довольно ярким конкурентным преимуществом, потому что я могла исполнить совершенно спокойно ряд партий из оперы «Евгений Онегин» – на моем втором сопрано. И я пела:
Для меня это – русская матриархальная культура. Сначала есть образ неких девиц-красавиц, которые дружны между собой, называют друг друга «душенька», предлагают «разыграться-разгуляться». И этот момент разгула превращается в момент инфернального парадиза матриархального общества, которое начинает сламливать мужчину, уничтожать его. «Затяните песенку, песенку заветную, заманите молодца к хороводу нашему» – классическая стратегия женского подчинения мужского начала. Заманивать песенкой… Что такое песенка? Естественно, это атрибут дионисийского начала. То есть, это вакханки. Мы начинали с того, что это девицы-красавицы, душеньки пригожие, но речь идет, на самом деле, о жестоком образе вакханок, которые заманивают юношу для того, чтобы его растерзать.
Посмотрите дальше по стихотворению: когда они его заманивают, они разбегаются. Видимо, они заманили его на поляну, где пели и собирали ягоды, и начинают его закидывать «вишеньем, малиною, красною смородиной». Три красные ягоды символизируют ритуальное убийство юноши, которое происходит в центре пространства женского мира. Молодца жестоко проучивают: его заманили, он пришел, его убили, у него кровь. Он растерзан вакханками. И далее, естественно, классический матриархальный момент: «А не ходил бы ты подсматривать игры наши девичьи, а не слушал бы ты наши песни, – говорит Медуза Горгона, – а не смотрел бы ты на меня – иначе застынешь». Вот и вся логика полудионисийского матриархата, с элементами дебилизма. Вакханки превращаются в Кибелу – и это в произведении Пушкина «Евгений Онегин».
Мне снились три мертвых тела. Руки были смиренные. Белые руки. Платья. И даже отдельно лежало лицо.
Одна из самых классных до-ковидных выставок 2020 года была: «Мы храним наши белые сны. Другой Восток и сверхчувственное познание в русском искусстве». Она была посвящена Андрею Белому (фраза была непосредственно взята из него), и вобрала в себя работы с 1905 года до 1969-го. Там был Белый, работы Гурджиева, различные моменты из Серебряного века. Все было посвящено теме сверхчувственности. И куратором, как ни странно, был сын Виктора Мизиано[226]
, который посвятил бДалее были архивы с рассекреченными материалами ФСБ, которые были посвящены изучению эзотерики. Была довольно большая часть, посвященная чудесам. Мистика Гурджиева, открывшего «Четвертый путь». Успенский развивает это учение. На момент 2020-го года – в таящей Москве холодного ветра и подступающего ковида (предполагаю, был ковид, когда я слегла с температурой 40), – это была одна из самых сильных и интересных выставок. Учитывая, что моя температура в конце выставки выросла примерно до 40 градусов (до 39.8), все выглядело истинным шедевром. Я помню, я водила там странные зикры[230]
– я ходила с моей подругой Софьей и делегацией неких мистически ориентированных людей. И все это было невероятно красиво. Мне очень понравилась линия жизни Андрея Белого: с загадочными волнами, где он то входил в периоды экстаза, выходя из себя, то вновь сталкивался с неудачами. Его линия жизни (он сам ее себе нарисовал) выглядит чудовищно, эти провалы и поражения есть и в моей жизни.