Топографический кретин

А куда именно пустит, не сказал. Но прояснять этот вопрос ценой собственной шкуры не захотел никто. И так было понятно: новый подполковник слов на январский ветер не бросает.

18 февраля

Полураспад

Единственный благородный поступок, который можно совершить на войне, — это проиграть ее.

Уильям Фолкнер

К нам опять приехала ее двоюродная сестра Дашка. Странное дело: родственница ее, а выгуливать таскает меня.

Отскок. Дорогой пи-пи

Москва, октябрь, показ, устроенный в рамках Недели высокой моды доброй знакомой, которая родилась и выросла здесь, а теперь стала в Италии одним из лучших европейских специалистов по трикотажу. Фурор, пресса, банкет в армянском ресторане, прощание, встреча с другой старой знакомой и ее пьяными друзьями — и уже под утро оказываюсь с Витой на Чистых прудах в поисках продолжения.

"Пропаганда" показалась жестяной; соседняя дверь с надписью "Караоке" предложила не нужный нам стриптиз; "Бар вредных привычек", как выяснилось, работал до двух, то есть был уже закрыт. А тут отлить понадобилось срочно — мне понадобилось, не Вите.

Попросив подождать на улице, завернул в подворотню. В самый благостный момент из черного хода какого-то банка вывались двое в форме и сказали, что сейчас арестуют меня за совершение хулиганского действия, отмазаться от которого мне не удастся, потому что у них есть видеозапись, — и ткнули пальцем в висящую прямо надо мной камеру.

Я ее не заметил раньше: некогда было. Да если б и заметил, что это изменило бы?

Договорился с ментами за тысячу рублей. Вернулся к Вите, рассказал. Ржали: самый дорогой в истории акт мочеиспускания.

Вчера после прогулки Дашка захотела еще куда-то, а я поехал домой. Не слишком увлекательный процесс созерцания пассажиров ночного лондонского автобуса прервал запищавший телефон: Дашка заблудилась, а у меня всегда с собой карманный компьютер с навигатором — побочный эффект хронического топокретинизма.

Утром я рассказал любимой, как ее кузина искала ночью дорогу при помощи меня и высоких технологий.

— Я знаю, Дашка мне тоже звонила, — сказала она.

— Ночью?

— Ага. Потом, видимо, позвонила тебе.

— То есть ты её не помогла?

— Не маленькая, сама справится. К тому же она хочет в Лондоне жить, пусть привыкает.

Вообще-то циничным прагматиком я привык считать себя. Это ведь я много лет назад внушал ей, что эгоизм дан человеку во благо, что любить нужно в первую очередь себя, а другим просто не мешать, что совсем не обязательно каждого двуногого считать близким. А тепла не жалеть только для тех, кто близок по-настоящему.

И я его не жалел, говорил ей, что люблю, говорил каждый день. Где-то когда-то вычитал, что женщине нужно признаваться в любви еще чаще, чем дарить цветы. И повторял свои признания — и время от времени спрашивал, любит ли она меня.

— Да, — говорила она обычно.

Но — не всегда: у нас даже сложился ритуал, позволявший безошибочно тестировать ее настроение.

— Я люблю тебя, — говорю я.

— Я знаю.

— А ты меня любишь?

Молчание.

— Нет?

— Ты же знаешь, я не отвечаю на провокационные вопросы.

— Что же в этом вопросе провокационного? Я всего лишь спрашиваю, любишь ли ты меня.

— Не нужно форсировать.

— То есть нет?

Молчание.

— Ты обижена?

— Нет.

— Рассержена?

— Нет.

— Тогда, может, поцелуешь меня?

— Не сейчас.

Когда-то давно мы, случалось, спорили о том, кто любит сильнее.

— Конечно, я, — смеялась она. — Я моложе, у меня больше нерастраченных душевных сил.

На это мне нечем было ответить, и мы прекращали спорить и начинали целоваться. Но это было давно. А потом стало иначе.

— Ты любишь меня?

— Да.

— Так же, как я тебя? Больше всего на свете?

— Нет, конечно, себя я люблю больше.

Сначала я думал, это шутка. Дразнилка, чтобы подзадорить. Потом понял: она говорит правду.

— Ты же сам старался меня этому научить.