Топографический кретин

Бедняга Неспросясь так и служил, прислуживая, пока не комиссовался. Не потому комиссовался, что надорвался в ночной каптёрке, и не потому даже, что погубил себе здоровье небритым салом, которое солдатам выдавали в столовой на второе и которое остальные есть отказывались, а он — нет, а потому, что из далёкого неторопливого хутора, прямо из-под золотых столетних сосен, пришла в полк заверенная по всей форме телеграмма: жена Неспросене родила Роберту второго. А мужчина с двумя детьми от службы в армии освобождался автоматически.

Была б их воля, офицеры, конечно, не стали бы отпускать исполнительного и немногословного младшего сержанта, ну да ничего не попишешь, воинский устав и прочие права человека превыше всего, и они нехотя его поздравили и выписали необходимый пакет военно-проездных документов. А полк долго ещё удивлялся особенностям хуторского деторождения: за прошедший год Неспросясь с женой не виделся ни разу.

Для Якова и Щербилы прощание с однополчанином совпало с окончательным переходом в когорту старослужащих и, соответственно, с возвращением лафы, ещё более вольготной, чем та, что предшествовала принятию присяги. Издеваться над щеглами, черпаками и прочими юнцами не хотелось совершенно, а время взывало к убийству. Причём к убийству массовому: покончить надо было не с неделей и даже не с месяцем, а с целым годом, что оставался до дембеля.

Щербила спасенье от безделья нашёл в самоволках: на пару с Кенгой он отправлялся на несравненную амурскую рыбалку. Яков же стал во множестве писать стихи про любовь, научился курить вонючие болгарские сигареты и вспоминать университет, возвращение в который — в виде малопонятного пока, но уже вожделенного дембеля — замаячило потихоньку в конце кирзопахнущего туннеля.

И тут подоспел старший лейтенант Умрищев, редактировавший дивизионную газетёнку «Боевой дозор», которую и он сам, и вся остальная дивизия в неформальной обстановке именовали исключительно «Боевым позором». Занимая, как он считал, самый интеллигентский пост во всём краснознамённом соединении, Умрищев постоянно выискивал в среде старослужащих братьев по разуму, с которыми вечерами можно пульку расписать, в шахматишки сразиться, а то, глядишь, и о политике потрепаться за опущенными шторами в редакционном расположении.

Прознав о начальном журналистском образовании Якова, старший лейтенант потёр ладони и в качестве пробного камня предложил младшему сержанту написать заметку об окружных комадно-штабных учениях, которые только что произошли в таёжной глуши под комариный звон и гулкий лязг походных фляжек, наполненных неплохим местных самогоном.

С одной стороны, язык у Якова чесался, потому что как раз на этих учениях его и Щербилу за самоход за самогоном приговорили к рытью танкового окопа сапёрными лопатками, а это не просто нарушение неотъемлемого права человека на свободу передвижения, но ещё и использование рабского труда! С другой стороны, сама мысль о сотрудничестве с газетёнкой цвета хаки приводила его в содрогание ввиду абсолютной идеологической несовместимости потенциального корреспондента с целями и средствами гарнизонного существования, а также с основополагающими документами типа воинской присяги и уставов.

Поразмыслив и решив, что нанесённая на манёврах обида не стоит отказа от принципов детерминистского пацифизма, а обещанные Умрищевым гонорары и возможность льготного поступления в военно-политическое училище и вовсе не достойны рассмотрения, Яков старшему лейтенанту уважительно, с приложением ладони к краю головного убора, но всё же отказал. Что позволило сохранить девственную неприкосновенность чувства собственного достоинства, но никак не содействовало поискам ответа на насущный вопрос: куда девать целый год?

И тут он понял: убить время, а заодно спасти себя от окончательного отупения поможет самообразование. И, осмотрев полки полковой библиотеки, остановился на неожиданном даже для себя варианте. А что, сказал он себе, на безкнижье и старина Крупский сойдёт, всё равно ведь пригодится по возвращении в универ — не обойтись без него ни в научном атеизме, ни в истории КПСС ни в прочих экономиках социализма. Тем более что из других изданий в библиотеке были только неполные подшивки журналов «Коммунист» и «Агитатор» и газет «Красная звезда», «Боевая вахта» да всё того же «Боевого позора».