Топографический кретин

— У меня есть ее фотография. — Вспоминаются чумаки и бабыванды, умеющие исцелять по портретам.

— Это не то. Нужно что-то из личного. Лучше всего часть ее. Срезанный ноготь, волос. Идеально — интимные выделения, они живые. Принесешь завтра, у тебя мало времени. И двести фунтов наличными. Никаких чеков, никаких карточек. Снимешь заранее — здесь ближайший нераскуроченный банкомат в двух милях.

— Гарантия есть? — спрашиваю я.

— Гарантия есть в похоронном бюро. В двух милях и ста ярдах отсюда, сразу за банкоматом. Теперь уходи.

И я ухожу. А моя последняя надежда остается там, в грязной, пропахшей тяжелым каннабисным духом квартире под номером четыре, где поселилось волшебство. Нельзя убивать последнюю надежду, пусть она живет хоть где-нибудь.

Московский паспорт

Угол атаки

В Печатниках, наверное, тоже было свое отделение связи. Даже не наверное, а точно было — Яков пару раз натыкался на указатель во дворах за гастрономом «Обжорка», в котором иногда затаривался готовыми винегретами и селёдкой под шубой, хлебом и кефиром. Но район был такой, что с утра — даже если это утро выходного дня, даже если праздничное утро, и на работу не надо, всё равно — хотелось поскорее смыться куда-нибудь ближе к центру, а вечером хотелось, чтоб побыстрее настало утро, чтобы смыться куда-нибудь ближе к центру, а днём… А как район выглядел днём, Яков и не знал, потому что каждая лишняя минута, проведённая здесь, нагоняла такую гнусь, что даже корреспонденцию на своё имя он просил отправлять на главпочтамт на Тверской, до востребования.

К тому же местный почтальон наверняка знаком с подподъездными бабусями, а они, даром что философы, давно уже подозрительно косятся на вечно небритого квартиранта: девок он, конечно, толпами не водит, на алкаша или, свят-свят, морфиниста не похож, ничего такого сказать не можем, а только кто его знает, где шляется по ночам, что там делает у себя, вишь шторы какие плотные, никогда почти не раздвигает. Те, что на Гурьянова недавно подзорвали — оно тут ведь, за углом совсем, — тоже, небось, на вид приличные были, а вон чего… И квартиру снимает не где-нибудь, а на первом этаже. Много ль этого… гешкагена — много ли надо. Домишко-то — свечечка, панельная к тому ж, дунь — рассыплется. И серьгу в ухо втемяшил, и музыка у его дома не наша играет, нет, не знаем, что за музыка такая.

По их наводке, не иначе, однажды к нему наведался наряд какого-то спецназа — при стволах, в бронежилетах, разве что без трикотажных чулок с дырками на головах. Звонок он отсоединил от сети сразу, как только вселился сюда, чтобы соседки, рыскающие в поисках соли, спичек и сплетен, не будили после ночных смен, так что менты чуть дверь не вынесли под ободряющее гиканье подъездных одуванчиков.

Из фильмов Яков, конечно, знал, что имеет полное право не открывать, пока пришельцы не представятся и хотя бы в глазок не покажут специальной бумаги, но отомкнул сразу: платить хозяйке за ремонт разнесённой в клочья прихожей не улыбалось совершенно.

— Документики, пожалуйста, — приказал главный. О том, что он главный, можно было догадаться только по максимально свирепой морде, да ещё по тому, что говорил именно он. Никаких иных знаков отличия ни на нём, ни на двух других Яков не приметил.

— А на каком, простите, основании?

— Сигнальчик поступил. Документики!

Чего это он уменьшительно-ласкательными разговаривает, подумал Яков тревожно. Не идёт это здоровому мужику, чай не Светик из главы про уссурийских тигров.

— От кого сигнальчик? — попытался уточнить он.

— От кого надо, от того и сигнальчик! Документики! Паспорт с регистрацией — и мигом мне!

Лицо главного, и до того благодушием не сиявшее, стало уходить в бордо. Яков вспомнил надписи на спичечных коробках и решил, что игру с огнём пора прекращать. Времени на раздумья не было.

Пойти за паспортом — признать поражение. Потребовать ордер на обыск, или как там оно у них называется, — лишиться почек. Его спасло именно отсутствие балаклав на лицах амбалов: в глазах главного, в самой их глубине, где-то под сетчаткой, мельтешило, сумняшеся, что-то человеческое, из-за чего главный отдалённо напоминал Сашу Молоха в момент похмельной рефлексии.

— Минуточку.

Яков пошёл в комнату. Уловив движение за спиной, быстро обернулся:

— Извините, офицер, можно вас попросить постоять здесь? Или разуться, если идёте в комнату? Я только что полы помыл, а на улице сами знаете. Вот тапочки.

Два шлёпанца, отлитых братским китайским народом из невзрачного полипропилена, заискивающе бухнулись на линолеум в двадцати сантиметрах от грозно нагуталиненных кирзовых родственников — и застали ментов врасплох. Их секундное замешательство позволило Якову изъять бумаги из заветного портфеля и мигом вернуться в прихожую: квартира была совсем небольшая, на съём в Москве чего-нибудь поквадратурнее журналистская зарплата пока не тянула.

— Пожалуйста, — сказал он и протянул тонкую синенькую брошюрку. — Извините, что потрёпана.

— Что это? — спецназовец ошизело перевёл взгляд с тапочек на книжицу.

— Конституция.

— Какая, нафиг, конституция??