Топографический кретин

— Основной закон Российской Федерации. Там закладки есть.

— Какие, к праматери, закладки? — заорав, мент перестал быть достойным своих сапог: утратил лоск. — Паспорт давай!

— Закладки как раз в нужных местах, — поскольку его собеседник не добавил «сука» в конце последней реплики, Яков чуть-чуть успокоился. — Их немного, две всего.

Главный — вряд ли осознанно, скорее по привычке подчиняться приказам или хотя бы прислушиваться к твёрдому голосу без дрожи — раскрыл книжицу на более длинной из закладок и наткнулся на высвеченный лимонным маркером абзац.

— Каждый, кто законно находится на территории Российской Федерации, — он бурчал неразборчиво, но Яков знал слова наизусть, — имеет право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства. И чё? Передвигайся сколько хочешь, если прописка есть.

— Простите, господин офицер…

— Лейтенант отряда милиции особого назначения гувэдэ города Москвы, — сказал омоновец уже почти без рыка.

— Простите, товарищ лейтенант особого назначения, но прописка отменена в тысяча девятьсот девяносто третьем году как пережиток сталинских перегибов. В новой конституции, принятой на всенародном референдуме, этот институт тоталитарного общества не значится.

— А вот Сталина не трожь, ты… талитарный… Неизвестно ещё, кто тут пережиток, — буркнул один из наряда, до сих пор рта не раскрывавший.

— Погодь, Андрюха, дай задержанному поумничать напоследок, — ухмыльнулся главный и припечатал: — Прописка, отписка, меня не колышет, хоть пиписка. В Москве должна быть регистрация.

— Почему? — спросил Яков. Пока всё шло по накатанной. Если, конечно, не считать двух резанувших нервные окончания слов: «задержанный» и «напоследок».

— По кочану. Постановление правительства Москвы.

— Тогда будьте добры, откройте на второй закладке.

— Конституция Российской Федерации имеет высшую юридическую силу, тра-та-та, — законы не должны противоречить… — снова забубнил амбал и вдруг перешёл на «вы»: — Вы юрист?

— Нет, просто люблю конституцию.

Яков отдавал себе отчёт в том, что заявление звучит излишне патетически и где-то даже извращенчески, но он не врал. Эту синюю брошюрку он купил за шесть рублей на второй день после переезда в Москву и с тех пор постоянно носил с собой, отчего у неё и был вид зачитанного до дыр библиотечного Булгакова. Любимый основной закон спасал его при общении с милиционерами, коих в столице было никак не меньше, чем всего остального населения, включая бездомных, четвероногих и бездомных четвероногих, и каждый второй норовил остановить небритого, патлатого и с серьгой, чтобы поинтересоваться справкой о регистрации.

Регистрироваться не хотелось. С одной стороны, было элементарно жалко времени на хождение по инстанциям и стояние в очередях. С другой стороны, просто из принципа. Какого чёрта: отменили прописку — значит, нет её, и баста. А что тутошний мэр дюже умный, так это у него на кепке написано, не надо этого доказывать изобретением каких-то регистраций, от которых за версту несёт анекдотами про жителей дэрэвня, которые надо рассказывать исключительно гортанно и картаво.

Когда его останавливали люди в сером, Яков обычно вспоминал знакомого казаха Талгата, который однажды спросил:

— Если приезжаешь сюда жить, сколько надо дать, чтобы взять московский паспорт?

Конституция, в отличие от какого угодно паспорта, работала безотказно. Достаточно было продемонстрировать закладки — и очередной слюнявый тамбовский волк, влезший в мешковатую мышиную хэбэшку с шевроном «ГУВД Москвы» и в законах ни черта не соображающий, ретировался: какой смысл связываться с шибко грамотным, хлопот потом не оберёшься, когда загляни через квартал на базар — и вяжи азеров да рязанских торгашек хоть оптом, хоть в розницу.

Промашка вышла лишь однажды, да и то виновата была не конституция, а суета: в среду утром в метро самый сенокос, и у постового на бюрократические мелочи просто нет времени.

— Так, значит, отсутствует паспорт? Придётся проследовать до выяснения личности.

— Да что её выяснять, командир. Я журналист, вот удостоверение, печать…

— Проследуйте, не стойте у эскалатора, видите, пассажирам сходить некуда. Вот сюда, пожалуйста. Здесь подождёшь до выяснения.

Только когда за Яковом, грузно скрежетнув, закрылась зелёная решётка во всю стену, он понял, что попал. В кино у задержанных всегда есть право на телефонный звонок, и все всегда звонят своим адвокатам. У Якова своего адвоката не было, да и чужого тоже, поэтому он решил позвонить на работу: туда как раз ведь и ехал — хоть предупредить, чтоб не потеряли. Осталось добраться до телефона. Вон он, на столе, в трёх метрах, но — за решёткой. А за столом никого: аллигатор в погонах ушёл продолжать отлов копытных на водопое.

— Не стремись к нему, он вскоре сам вернётся. Я нарочно здесь поставился, чтобы не мотаться с розыском.

У стены на длинной деревянной лавке сидел здоровый бородатый мужик. Говорил вроде и понятно, но заворачивал покруче доцента Баркашина.