Топографический кретин

— Здравствуйте, Антонина Андреевна, — сказала девушка в больничке. — Что, снова дэтэпэ?

— Снова, снова, — пробурчала бабка. — Вон синячищ-то сколько, гляди!

— Ну, этот кровоподтёк у нас недельный, видите, пожелтел уже. Эту ссадинку я вам сама обрабатывала в субботу, помните? А вот эта, похоже, свежая… Давайте в бокс пройдём.

— Опять, что ли, ничего серьёзного? Вот же не везёт нашей охотнице, — хихикнул младший лейтенант, засовывая в нагрудный карман выданную в травмпункте справку и возвращая Якову его документы. — Вы поезжайте, водитель, и не лихачьте. Да, и вам глушитель подлатать не мешает.

Это Яков знал и без Петрова. Сначала он даже пытался чинить глушитель, пару раз честно заезжал в знакомый ремонт и заваривал в трубе очередную дыру, но потом понял, что машина просто не хочет, чтобы ей затыкали рот, и махнул рукой. В конце концов, именно благодаря этой болтающейся под днищем неугомонной жестянке Разлуп получил своё второе имя: Пугатти.

Да и кайфа вечно орущий глушитель, надо сказать, не умалял. Не портил впечатления ни самому Якову, ни друзьям или подругам, регулярно составлявшим ему компанию. Чаще других покататься напрашивалась Верка, и время от времени он уступал её просьбам, брал с собой, хотя оба знали: Верка не ограничится поездкой по городу, пусть даже с ветерком из окошка, музыкой из динамиков и рёвом из-под днища.

Оказываясь с Яковом наедине, Верка предпочитала брать ситуацию в свои закалённые школьным гандболом руки. Довольно скоро — и достаточно предсказуемо — её указательный пальчик касался уголочка её же, Веркиных, губ: видимо, она считала этот жест невыносимо сексуальным.

— Вот бы ты меня поцеловал, — произносила Верка не мечтательно даже, а как бы размышляя вслух. — Как тогда, в лагере, помнишь?

Она влюбилась в него, когда он уже перестал быть Яшей, но ещё не стал Яковом, то есть в эпоху композиторно-ковбойского прозвища Фрэн. Втюрилась с первого взгляда. Даже ещё до первого взгляда, с того дня, когда стала посещать кружок юных журналистов при хабаровском краевом радиокомитете.

Летом, втиснувшимся между предпоследним и последним классами школы, Фрэн снова поехал в лагерь комсомольского актива, о котором вспоминал весь учебный год. Он знал, что Алисы из сказки в нём уже не будет, потому что она как раз поступила в университет, но всё равно очень хотел ещё раз увидеть разноцветные дощатые корпуса, вдохнуть зелёного, пропитанного Амуром неторопливого воздуха, окунуться в бессмысленно-неотложную суету рисования монументальной — пять метров на полтора — стенгазеты, увидеть других, не школьных, друзей, обняться с ними у рассветного костра в орлятском кругу — и чтобы ком в горле от песни про то, как на заре стучатся волны в парапет и как звучит в бакштаге первая струна.

И, кстати, узнать уже заодно, что это за бакштаг такой.

Он вышел из прожаренного автобуса на жёлтой августовской остановке. На нём была подаренная кем-то из родственников болгарская безрукавка с нарисованными детской рукой синими и красными космическими кораблями, большая кожзамовская сумка на плече, а в душе — щемящее чувство возвращения. Он вошёл в знакомые ворота под слегка облупившимся словом «Юность», выгнувшимся дугой, и понял, что опоздал.

Опоздал на целый день, приехал последним из всего отряда: его встречали на центральном плацу в полном составе. Даже в более чем полном.

— Здрасьте, я Вера, — сказала невысокая девушка с вулканом темно-каштановых волос и совершенно синими глазами. Не голубыми, а именно синими, хотя таких, как известно, не бывает. И ещё у неё были широкие, почти монгольские скулы, из-за которых лицо делалось похожим на Пентагон сверху. — А ты Яша, да? Мне про тебя много рассказывали.

— Фрэн, — поправил он, отчего-то смущаясь.

Ему было шестнадцать, ей четырнадцать, и на второй день она объявила ему, что влюблена. Ему снова стало неловко: ну когда такое было, чтобы девушка признавалась первой? И чтобы влюблялась в юношу не за его собственные заслуги, а за то, что ей наговорили про него другие? А как же быть с подготовительной работой, куда девать нулевой цикл? Цветы, кино, шоколадные конфеты?

Что-то здесь было не так: ураган Веркиной любви застал Фрэна врасплох, подавил своей бескомпромиссной магнитудой. Может, поэтому он так и не ответил ей взаимностью? То есть вообще-то он её, конечно, тоже любил, но — как друга. Тем ответным чувством, что часто рождается у человека по отношению к тому, кто отдал ему сердце без остатка. Той почти родственной привязанностью, хуже которой для истинно влюблённого нет, наверное, ничего.

Фрэну льстило, конечно, что за ним хвостиком бегает юная синеглазая девчонка со смешной фамилией. Эту фамилию Верка оставит себе и через много лет, когда — вслед за Фрэном — поступит в универ и выйдет замуж за одного из лучших его друзей, красавца Армена, о котором сокурсницы станут говорить, что даже если бы у него не было никаких других качеств, его можно было бы полюбить уже за одну только фамилию: очень уж звучная.