Топографический кретин

Не знали гениальные дизайнеры, что где-то неподалёку бывает минус тридцать. Не догадались, что взбредёт кому-то в голову ополоснуть их творение поздним вечером на автомойке и оставить до утра обсыхать на открытой стоянке. Не просчитали, что суровой русскою зимнею ночью забившиеся под крышку капельки превратятся в цепкие ледышки и намертво заклинят язычок примитивного замочка. Они не подумали, а Якову теперь отдуваться, ну не подонки ли!

И уж он отдувался — в самом прямом смысле: дышал что было силы на чёртову японскую крышечку, стучался в неё, пытался даже снизу подковырнуть, но и безотказный швейцарский ножичек — подарок посматривающей на часы любимой — на этот раз только царапал поверхность, нежелательнейшим образом снижая потенциальную рыночную стоимость недавно купленного автомобиля. Оставалось ждать, пока согреется у заправщицы вода — пусть не до кипячения, а только чтоб на оттайку лючка хватило, — и надеяться, что паровоз в радушный город Суйфэньхэ отправится с опозданием.

Он вернулся к будке заправщицы. Иней на бидоне только начал отходить.

— А туалет у вас есть, мамаша?

— А у нас тут, сынок, как в анекдоте: везде туалет, — добрая тётка, что твоя Василиса Премудрая, повела рукой с синим батальонным штемпелем. — Выбирай, где нравится.

Яков обвёл взглядом кусты. Ломиться в колючие заснеженные заросли не хотелось совершенно. Он открыл водительскую дверь своей машины и вдохнул в салон звонкое облако пара.

— Посмотрите, пожалуйста, вон в ту сторону, ладно?

Пассажирки кивнули. Яков захлопнул дверь, обошёл машину, остановился у злополучной крышечки и принялся расстёгивать ширинку замёрзшими сучьями-пальцами.

Через двадцать минут их, заправленных на радостях по самое нехочу, остановил пост ГАИ.

— Нарушаем, водитель, — ласково проговорил сержант. — На этом участке скоростной режим пятьдесят. Или знаки не замечаем?

— Замечаем, офицер, извините, просто в Пограничный на поезд опаздываем. Да и ехал-то я шестьдесят, не больше.

— Шестьдесят семь, — уточнил гаишник и развернул радар, чтобы Яков увидел красные цифры, похожие на прямоугольную пропись, какую выводят на конвертах в графе «Почтовый индекс места назначения». — Протокол будем составлять? Или как?

— На протокол времени нет, давайте или как.

— Тогда это вы давайте, — зевнул сержант и, пока Яков ковырялся в карманах, занялся наружным осмотром транспортного средства. — Аптечка, огнетушитель, знак аварийной остановки?

— Да-да, всё есть, и противооткатное устройство, и противогаз.

— Хорошо, — одобрил гаишник. — Вам бы, водитель, глушитель заварить, а то ревёте с превышением.

— Обязательно, товарищ сержант! Вот прямо в Пограничном и заварю, сразу после отправления паровоза.

— Да, и тут у вас из-под лючка бензобака подтекает. Не горючее, надеюсь? — он отковырнул ногтем кусочек замёрзшей желтоватой субстанции, покатал в пальцах, поднёс к носу. — Горючее горюче, может представлять угрозу безопасности участников дорожного движения!

— Нет, сержант, это не горючее, честное слово не горючее, — Яков сунул гаишнику полтинник и под общий хохот рванул в сторону границы, ощущая себя уже не салагой-красноармейцем, а сыном турецкоподданного, прорывающимся к Индийскому океану с гнутым золотым блюдом под тёплым тулупом.

9 февраля

Полураспад

Зачем тратить свои последние часы на то, чтобы кружиться по клетке и уверять себя, что ты не белка в колесе?

Рэй Брэдбери

Четверг. Скоро выходные, и она опять засобирается клубиться, и я опять спрошу, можно ли мне пойти с ней, и она опять скажет нет.

— Почему ты не хочешь взять меня?

— Потому что это как идти в клуб с родителями.

Я превратился для нее в папу. Или в маму.

Она права, я ведь всегда говорю: оденься потеплее, когда она в феврале выходит из дому в курточке до середины поясницы и джинсах, спадающих с бедер и демонстрирующих миру ее действительно достойный демонстрации живот.

Точно как мама, ворочаюсь в постели, когда она пляшет под хаус в исполнении немерено искусных композиторов-диджеев. Точно как папа, допытываюсь, где и с кем была, и почему одежда пахнет куревом.

Третий родитель, черт подери. Пятое колесо.

И она придет то ли утром, то после, и я стану делать вид, что сплю, а на самом деле подсматривать сквозь щелочку между век — и наслаждаться зрелищем, и любоваться ею, и завидовать самому себе, а потом вспомню, что завидовать уже нечему, и пожалею себя — так жалеют себя дети, отворачиваясь к стенке, зарываясь под одеяло, утыкаясь в подушку со слезами на глазах и угрожающим торжеством, пульсирующим в мозгу: вот умру сейчас, тогда пожалеете. Поймете тогда, но поздно будет!