Тополь цветет: Повести и рассказы

Степан по стенке подобрался ближе, несмотря на зверскую рожу, которую состроил оператор. Выдвинулся вперед и встал перед Татьяной. Она загнанно глядела на женщину и вдруг заметила его. Он моргнул ей — она отвела глаза на коров, и тень набежала на ее лицо.

Но слова пошли, хотя и заученно:

— Зарплата у нас делится между звеном поровну, за один час фактически отработанного времени. Расценки за один центнер однопроцентного молока в пастбищный период и в стойловый, конечно, разные, — она выдохнула и чуть улыбнулась.

«Это и дураку ясно, так их, крой», — с облегчением подумал Степан. Особенно ему нравилось, как она произнесла: «за один час фактически отработанного времени».

Алевтина вступила просто, проговаривая меленько, что оплата за приплод — семь рублей на звено за одну голову. К чему-то рассказала про случай, когда не записали пятьдесят две тонны молока, так как слишком мала оказалась жирность. И привязалась к этой «жирности»: что надо бороться за жирность, чтобы была не такая высокая себестоимость, что у них даже партийное открытое собрание созывали по поводу жирности.

Поговорили еще, как важно убирать солому от передних ног коровы, два раза в неделю протирать трубы молокопровода, проводить санитарные дни, запаривать концентраты и подмывать коров содовым раствором.

Ведущая деликатно улыбалась, а женщины, верно, со страху, смотрели друг на друга и говорили:

— Так ведь, Таня?

— Так ведь, Аля?

«Во, представление!» — с веселостью в душе определил Степан.

Вихлястый тот несколько раз проходил за столиком, норовил попасть в кадр.

— Мне очень нравится работать дояркой, — сказала Алевтина, — я бы желала, чтобы дочь моя Евгения овладела этой профессией.

— То есть приняла бы у вас эстафету?

— Да, это я и хотела подчеркнуть, — улыбнулась Аля.

Степан чуть не подпрыгнул: «Носок-то, носок-то у ней какой — с игрою!» Нет, за Алевтину можно было не волноваться. Он и не переживал за нее.

За столик уселись другие, и он перестал следить, будто самое главное произошло. Снимали коров, трактористов, готовивших корма.

Когда все кончилось и Татьяна велела унести столик в школу, он шепнул, что с нее причитается. Она даже сказала «ладно», но денег не дала, и он решил вместо стакана водки взять у Зои взаймы красного, чтобы в ужин хорошо посидеть за столом, когда все соберутся.

— Хлеб Таня купила, — сказала Зоя. — Их всех новенький рыжий шофер на «Кубани» повез. Только Алевтина с Пыркиным уехала — вот отпетый-то, стекло ему ветровое выбили — так и ездит. И как не забоялась — поехала с ним?

— Ну ладно, может, нальешь маленько?

— Тогда давай красное назад.

— Не, она сегодня заслужила…

На ступеньках у магазина расположились с бутылкой слесари, которым досталось от директорши, на снегу сидел Волчок и жадно глядел на дверь.

— Давай к нам, — сказал Ленька Дьячков Степану, — поминки по премии справляем!

— Меня Волчок вон заждался, — сказал Степан, опускаясь все же на ступеньку. — Заждался, а? Замерз?

Собака подошла, вихляя телом, слизнула с протянутой ладони сахар.

— За сахар бы это и я, — сказал Ленька, — а вот Верещагин и без сахара днюет и ночует в Редькине.

— Привычка — вторая натура, — объяснил Верещагин. — Если не проболтаюсь тут после работы два часа, вроде человеком себя не чувствую.

Они только что перешли с восьмичасового рабочего дня на шестичасовой (а летом день у рабочих доходил до десяти часов).

— Погоди, к Новому году привыкнем!

Зоя заперла магазин, остановилась над ними:

— Степан, пойдем домой, а то неохотно мне.

— Не, Зоя, иди, а то у него жена стала знатная, еще приревнует в магазин не будет пускать.

— Ты гляди, красное-то не пропей, домой неси, — сказала Зоя.

Она ушла, а ребята пристали, «какое красное»?

— Обмывать будут — свекровушку с невесткой по телику сымали, — догадался Дьячков. — Поди, Юрка скоро в дом приведет.

— У нее свой дом есть, — сказал Степан.

— А то сразу с внуком возьмете — Женька, слыхать, гуляет с одним из Центральной.

— А чего мне беспокоиться, она в Центральную уедет, а Юрке место освободит.

— Во дает папаша! — восхищенно вскричал Ленька Дьячков. — Тогда выставляй красное, я видал, Татьяна брала бутылку.

— Врешь.

— Честное пионерское.

— Зойка сказала бы, — в голове у Степана сильно стучало.

— Тебе скажи — ты выпьешь свое, а Таньке не понесешь, а?

Довод показался верным, а главное — не мог остановиться, «не добрал», как сказала бы Татьяна. И Степан вынул дешевый портвейн.

Разговор опять разгорелся. Верещагин рассказывал, что доярка Васенина отказалась выйти перед камерой, потому что ей не засчитали теленка («Маленькая, очкастенькая, мордочка — во, с кулачок, а — „нате вам, докажу“. Ну, доказала — ха-ха-ха!»).

— У нас в Редькине хорошо! — говорил чуть позже Ленька Дьячков. — Если коснется — перевози дом, становь к Рузе.

— Верно, — соглашался Степан, — совмещать надо, чтобы и производство, значит, и это — чтобы я чувствовал, вышел бы — и чувствовал… А то, знаешь, живу я словно бы на меже — по эту сторону одна жизня, по тую — другая. Колдунов вот — он уже на той, на хлебинской полосе.

— На какой такой хлебинской?