Тополь цветет: Повести и рассказы

— А при том, что Марфа в магазин шла, а Алевтина и выходит с того краю, и ландыши — цельный пучок в руках.

— Ты чего порешь, мать, — одернул жену Степан, — какая Алевтина?

— Одна у нас Алевтина. Люди не безглазые. Идет, говорит, усмехается, вся из себя жаркая, веселая, платком помахивает. И аккурат с того краю, где трактор стоит.

— Ну и чего из того?

— Уж Марфа наскажет, чего и не было, — заступилась Люська.

— Какая она тебе Марфа? Она уж тебе баушка, чтобы я не слыхала боле!

— Ну, верно, — отворотился в окно Юрка, исследуя взором трактор, — встрелась мне, потрепались, весна, говорит, поздняя, еще не скоро поди, управитесь. И я говорю…

— Нашел девочку трепаться! Ишь, разговорился! Да из тебя слова силком не выдавишь.

— А как он про Грозный-то рассказывал в День Победы, как они в казармах-то!.. — крикнул Валерка.

— Сиди, заступник. Он тогда выпимши был. Я что, не знаю его — весь батюшка родимый!

— Уж ты зна-аешь, — надулся и покраснел Юрка, схлебывая чай из кружки.

— Мать, ты сбесилась совсем, — сказал удивленно Степан. — Какая Алька хахальница нашему Юрке? Бабе сорок с гаком. У Марфы язык без костей. Я вот погоди, обошью ей дом! «Обшей, Степушка, родимый, окромя тебя некому». Обошью, обошью! У Альки-то уже дочка невеста.

— Вчера купались, — влезла снова Люська, — девчонки бокановские хвастали, как у них на оптическом заводе хорошо — Женьку подбивали — она уедет.

— Вот и Юрке уехать надо, — сказала вдруг Татьяна.

Все промолчали. Юрка взял местную газетку, развернул.

Татьяна тут же выдернула ее.

— Я сама замечала: что это она на реку за водой наладилась? Из того-то конца! У них вода в колодце лучше, чем в речке. Встанет на горе, отдыхает, а сама так и глядит в нашу сторону.

— Может, меня высматривает, — посмеялся Степан. — У нее, видала, крыльцо набок съехало? Вчера опять подходила.

— Ты только попробуй, наймись к ней.

— А что ты сделаешь? Вот подрядимся с Юркой и сделаем ей крыльцо — всей деревне вид портит. Там одному не управиться. А куда ей податься без мужика?

— Вы подрядитесь, подрядитесь ей в мужики! — покраснела до малиновости Татьяна и, бросив ложку на стол, ушла в чулан к печи. Слышно было, как чиркала о коробок спичка — значит, закуривала. Раньше, на кирпичном, она курила, а теперь только когда расстроится или выпьет. Много было греха с этим куреньем — в Холстах ни одна женщина не курила.

— Ну и подрядимся! — дразнил Степан.

— А я говорю, нечего Юрке тут делать, пускай едет куда-нибудь — вон Бокановы все поустраивались. Думала, придет из армии, хоть один развяжет руки, так нет, остался! — говорила Татьяна из чулана, уже плача и ожесточаясь.

— А вот этого никогда не будет! Запомни — никогда! Ему что, места тут мало? Или работы нету? Мы живем — и он будет. И не тявкать!

Степан сказал грубо, как отрезал. Ребята притихли. Слышно было, швыркнула носом Татьяна.

Он набрал кусков с тарелки и пошел кормить собаку.

4

Это был старый спор. Татьяне действительно трудно управляться с большой семьей. Весь день уходил на скотный. Двадцать семь коров — подои-ка три раза. У каждой доярки по двадцать пять — двадцать семь. Трижды оботри вымя корове, справься с каждой, а после дойки перемой ведра, коллектор, что присасывают на вымя. Хорошо еще — горячая вода подведена. По плану в летние месяцы шестнадцать литров полагается с коровы, а есть которые по два дают, нетели — а спрос с доярок. Нервничает Татьяна, конечно. Где тут думать о доме?

А Степану надо, чтобы дом, хозяйство — все как следует было. И поросеночек, и теленок — телочку там или бычка взять. Нынче пустили телку, он настоял. Сколько можно пользоваться молоком от теткиной коровы — там своих внучат хватает. А денег с племянника не берет — все-таки сын старшей сестры. Степан тоже, чем мог, старался услужить тетке Клавдии.

И кур держали десятков до трех, и каждый год привозил из города инкубаторских цыплятешек, — ничего, выхаживали с ребятишками и осенью с мясом были.