Тополя нашей юности

— Алеше я передам свои вожжи и кнут, — подмигивая, говорил Игнат Денисович. — До науки он не шибко способный, да конюху лишняя наука и не требуется. Знай себе «тпру» да «но» — и хватит…

— Я на шофера выучусь, — заявлял обиженный Алеша. — Ваших лошадей скоро совсем не будет, одни машины останутся…

— В шоферы тебя не примут, — поддразнивал меньшого сына отец. — Чтобы шофером стать, нужно хотя бы семилетку кончить. А ты разве ее окончишь? В третьем классе два года сидел, в четвертом опять второгодник. До седых волос, может, и кончишь семь классов. Петрусь только на три года старше тебя, а уже, видишь, в девятом…

Обиженный Алеша, шмыгая носом, отходил в сторону. Он не раз получал такие проборки от отца, но его успехи в учебе от этого не становились большими. В том, что шоферу обязательно нужно окончить семь классов, младший брат Петруся, видимо, сильно сомневался и на науку не особенно налегал.

Янке и Стасе, которые ходили во второй класс и своих симпатий к будущим профессиям еще целиком не выявили, Игнат Денисович также предусмотрел место в жизни.

— Янка у меня будет садовником, — аттестовал третьего сына Иван Денисович. — Он очень любит яблоки. Правда, он их пока что ворует, но когда вырастет, то красть перестанет и будет есть свои. Правда, Янка?

Белоголовый Янка, которого однажды словил в своем саду кузнец Вавила, от такой характеристики чуть не плакал. Тот единственный случай, когда мальчик залез в сад старого кузнеца, можно было давно забыть, — ведь тогда Янка еще не ходил в школу. Но отец об этом не забывал…

Стасе Игнат Денисович пророчил стать учительницей, и девочка даже краснела от удовольствия. Она, между прочим, училась в одном классе с Янкой и всегда докладывала отцу о всех проделках брата.

Пятилетняя Лида о своей будущей профессии наводила справки сама. Переваливаясь на выгнутых, словно обод, ножках, она подходила к отцу, взбиралась к нему на колени и спрашивала:

— А кем я буду, папа?

— Тебя я отдам замуж, дочка, — говорил отец, целуя девочку. — Будешь присматривать за мною и матерью, когда мы состаримся…

— Я хочу за Селгея.

— Можно и за Сергея, он кавалер геройский…

Сергея, сына Тимошенковых соседей, чаще всего можно было видеть в канаве возле хаты, где они вместе с Лидой лепили из земли оладьи и блины. Характер у этого хлопца был, видно, покладистый, так как он ни разу не поднял руки на Лиду, несмотря на свое мужское превосходство в силе. Был, правда, у хлопца один недостаток: он очень не любил своей нижней одежды и выбегал в летний день на улицу в одной длинной рубашке.

Разговор о будущих жизненных дорогах питомцев Игната Денисовича обычно заканчивался на Петрусе. Его уважали в семье не только отец и мать, но и младшие братья и сестры. Он шел какой-то своей особой дорогой, настойчиво отстаивая свою независимость от разных будничных дел. С этим все примирились — ведь Петрусь не был лодырем. Он ни разу за все годы учебы не принес в дневнике не то что двойки, а даже обычной тройки и своим авторитетом прямо-таки обезоруживал младших школяров, для которых сплошные пятерки были каким-то недосягаемым идеалом. Петруся в семье считали героем. Стася, счастливая тем, что отец предрекал ей быть учительницей, спрашивала:

— А наш Петрусь кем будет, тата?

— Наш Петрусь будет там. — И Игнат Денисович поднимал палец кверху, показывая тем самым, что его сын достигнет каких-то необычайных жизненных высот.

Он гордился Петрусем, этот простой, работящий человек, добывавший хлеб своими мозолистыми руками.

Был в семье Тимошенки еще один человек, о котором никогда не вспоминали, когда шел, пусть себе полушутливый, разговор о том, кто кем будет. В узком промежутке между печкой и стеной стояла плетеная люлька. В ней, не вставая с самого рождения, лежала самая меньшая дочка — трехлетняя Степа. У Степы были ясные, как небесная синева, глаза, необычайно красивое личико и непомерно большая, недетская голова. Ребенок родился с болезнью, которую никто не мог вылечить…

Перебирая в памяти все, что имело хоть какое-нибудь касательство к моему другу, не могу не рассказать об одном случае из тех, далеких, овеянных дыханием ранней юности дней. В комсомол мы вступили еще в восьмом классе, а когда были в девятом, райком комсомола давал нам иной раз поручения не только по школьной линии. Помню, в ту последнюю предвоенную зиму нас послали наладить выпуск стенной газеты в нашем колхозе. В бригаду, направленную в помощь колхозному активу, входили два десятиклассника и мы с Петрусем. Старшим в бригаде был Петрусь. Газету мы выпустили хорошую: с рисунками, карикатурами и даже стихами. Мы постарались показать достижения колхоза и не прошли мимо недостатков. Петрусь резко раскритиковал порядок использования в колхозе тягловой силы. Он не посмотрел на то, что старшим конюхом работал его отец. В той заметке, которую Петрусь написал сам, Игнату Тимошенке попало, пожалуй, больше, чем кому-либо другому…

Игнат Денисович после этого долго шутил: