Тополята

– Да, пожалуй, ничего. Месяц пройдет незаметно. И ребята здесь неплохие. Думаешь, ты один попал «ни за что»? В жизни столько горестей…

– Но я… так не могу… просто ждать. – Месяц впереди казался чудовищной бесконечностью. Да еще помноженной на несправедливость!

Кажется, Диана Яковлевна поняла его.

– Раз в неделю здесь появляется омбудсмен…

– Кто?!

– Уполномоченный по правам детей… Ты имеешь право обратиться к нему. Постарайся изложить все так, чтобы он поверил… По-моему, он понимающий человек. На должности недавно, но кое-кому уже помог… Когда приедет, я вас сведу… А пока пойдем, надо тебе устраиваться…

Она сводила его в кладовую, дала там ему тюк с матрасом, подушкой и постельным бельем. Повела на третий этаж. Попадались навстречу коротко стриженные мальчишки разного возраста. Говорили: «Здрасте, Диана Як-на» и даже улыбались иногда, а на Кабула смотрели настороженно.

Пришли в обширную комнату, здесь стояли десятка два кроватей (две из них пустые, без матрасов, остальные гладко застелены). Несколько пацанов сидели на табуретах у стола или на подоконнике. Похоже, что здесь, как и в интернате, сидеть и валяться на постелях не разрешалось. Мальчишки разом вскочили.

– Здравствуйте, молодежь! – все тем же бархатистым голосом приветствовала их Диана Яковлевна. – Вот, новый житель… – Потом вполголоса пообещала Кабулу: – Скоро увидимся… – И быстро вышла. Оставила его один на один с этими… с кем?

Кто они были, какие?

Ну, по годам примерно такие, как и он, Кабул. Человек шесть. Все, конечно, тоже с головами «под картошку». Кое у кого сумрачно-внимательные взгляды. А у других ухмылки, но слабенькие. Все в одинаковом балахонистом камуфляже.

Один, с длинной шеей и глазами-щелками на круглом лице, угрюмо спросил:

– Откель?

– Чего? – тем же тоном отозвался Кабул и бросил тяжелый сверток на голую сетку кровати. Она загудела и сильно запахла ржавчиной.

Длинношеий спросил понятнее:

– Откуда свалился? Бесприютник или с криминалом?

Кабул не сразу понял, а когда сообразил, о чем речь, у длинношеего лопнуло терпение:

– Совсем тупой, да? А че, парни, оформим ему прописочку!

Кабул знал, что такое «прописочка». Быстро огляделся. Кровати были старые, с железными прутьями в спинках. Некоторые прутья держались жидковато. Кабул яростно ухватил один, дернул на себя. Тонкий стержень оказалась в кулаке. Длинношеий откачнулся. Остальные не двигались и смотрели со скучными лицами. Прошло несколько секунд. Наконец насупленный мальчишка (чуть пониже Кабула), с темной стрижкой-щетинкой и синим блеском глаз, сказал неожиданно тонким голосом:

– Опять ты начал наезжать, Ниппель. Тебе Пантелей сколько раз объяснял: мы здесь все одинаковые, не скреби на других…

– А че мне Пантелей… – забубнил длинношеий Ниппель. – Это обычай такой…

– Он тебе сделает «обычай», – пообещал кто-то издалека. Другие молчали. Лишь один – круглолицый веснушчатый мальчонка – подошел к новичку.

– Тебя как звать?

– Кабул…

– Имя такое или кликуха?

– И то, и другое… – Кабул начал вставлять на место стержень. Веснушчатый помог ему. И сказал:

– А я – Арсений. Давай покажу, как постель застилать.

– Я умею…

В интернате застилали так же, «конвертом», заправляя сложенное одеяло в окантовку простыни.

Ударил резкий звон. Кабул даже подскочил.

– Это сигнал на построение, – объяснил Арсений, когда стало тихо. – Потом поведут на ужин.

В просторной рекреации (тоже похожей на интернатскую) построились квадратом около сотни мальчишек и девчонок. Все в пятнистой одежке. Кабул встал в шеренгу между Арсением и молчаливым съеженным пацаненком. Подошла Диана Яковлевна.

– Я смотрю, ты уже вписался в коллектив…

Кабул хотел сказать, что никуда он не вписался и ужинать не будет, а объявляет бессрочную голодовку. По крайней мере, до той поры, когда появится этот «ом-бум-дум… – как его? – смен…» Однако услышал маму: «Не надо, сынок. Береги себя. Тебе понадобятся силы…» И он послушался маму, пошел в столовую. Тем более что есть захотелось вдруг ужасно…

Неволя

Спать здесь ложились в десять. Было еще светло – конец мая. За квадратными окнами без штор угрюмо светилась бетонная многоэтажка с антеннами-тарелками между окон, она отражала закатные лучи.

Кто-то сказал в приоткрывшуюся дверь:

– Не шебуршать, не шептаться. Виноватые будут спать в коридоре на полу… – Голос был какой-то механический, не поймешь даже, мужской или женский. Два десятка мальчишек разом притихли. Не то что в детдоме. Там в спальнях после отбоя – громкий шепот, хихиканье, всякие сказки-истории, а то и мягкое уханье – кого-то огрели подушкой. А здесь тюремная тишина.

Лишь казенные простыни и наволочка пахли знакомо, как в интернате…

Слева от Кабула отдавала запахом штукатурки голая стена. Справа лежал на своей кровати конопатый Арсений. Он уткнулся носом в подушку, видно было его веснушчатое ухо.