Тополиный пух: Послевоенная повесть

Баня дымила не только через покосившуюся трубу, но и через небольшое оконце, пробитое в ее широких бревнах. Мутноватый дымок даже пробивался кое-где через крышу, покрытую пересохшей соломой, и уходил вверх, смешиваясь с солнечным светом.

— Запустила баню, Серафима, — улыбаясь, замечал дед. — Совсем запустила…

Бабушка только махала рукой.

— Да какая там баня… Слава богу, сами живы остались. А многих нет… Если рассказать, что пережили, перевидели…

Серафима Григорьевна зябко повела плечами.

— Спасибо, Антон помогал, — сказала она уже громче. — Не бросал меня в войну…

Дед почему-то сдвинул брови, нахмурился и отвернулся, даже отошел на несколько шагов в сторону. Подул ветер, пошевелил на деревьях листья, поиграл дымом, который все так же валил из трубы, оконца и через крышу. Ласточка пролетела над самой землей, словно хотела схватить с нее корм, скрылась за баней.

— Дождь, что ли, будет? — посмотрел дед на небо.

— Будет, пожалуй, — откликнулась тут же бабушка.

Она потянула в стороны концы своей выцветшей косынки, сильнее затянув на ней узел. Потом дотронулась обеими руками до головы, будто приглаживала под косынкой волосы, и посмотрела на Сережку.

— Ну а вы как там жили в войну? Бедствовали небось сильно с матерью?

Сережка ничего не ответил, понял! бабушка и сама знает, как они жили.

Снова пролетела ласточка.

«Та же или другая? — посмотрел ей вслед Сережка, но потом решил, что другая. — Не одна же она здесь летает…»

Дед входил и выходил из бани. Дрова он уже не носил, а только посматривал на сложенные у двери поленца, трогая их иногда рукой, словно гладил. Взглянув на деда, бабушка как бы вспомнила:

— А в войну совсем нечем было топить. Дров ни поленца, а немцы ходить в лес не дозволяли… Вот так и жили…

Дед не слушал ее. Он смотрел в огород, где ходил недавно между грядками, поворачивался в сторону поля, задерживал глаза на виднеющейся полоске леса.

— А что с Васяткиными-то случилось? — неожиданно спросил он и в упор посмотрел на бабушку.

— Предали их, — ответила бабушка. — Предал священник и его дочь. Будь они неладны…

— Как предали? — тронул усы дед.

— Степанида-то и Шурка партизанам помогали. Соглядатаями были вроде ихними у нас в деревне. Поведывали обо всем, что делается. Они-то и помогали вызволять в тот день раненого человека, которого спрятали партизаны в сарае у священника, а немцы их схватили. Измывались, говорят, они сильно над ними, а потом всех троих повесили. Я видела…

— Как видела? — вскинул на нее глаза дед.

— А вот так… — опять тихо произнесла бабушка. — Нас всех тогда смотреть согнали… Шурка-то вроде уже как бы в беспамятности был, когда его вешали. Ведь сначала они мать у него на глазах упокоили, а потом его…

Бабушка неуклюже перекрестилась своими узловатыми пальцами, присела на скамейку под раскидистым вязом. Дед тоже сел. Ближе подошел Сережка.

— Нет! Что-то здесь не то. Не верю я, чтобы священник оказался предателем! — опять тронул усы дед. — Не верю! Не такой был Никодим человек…

— Не такой? — покосилась на мужа Серафима Григорьевна. — А какой же? Ты что, забыл, когда был активистом и выселял его из деревни на хутор? Забыл? — начала она наступать на деда.

— А я и сейчас выселил бы его… — спокойно ответил дед. — Но только это совсем другое… А вот что предателем Никодим оказался, в это я не верю.

— Не веришь? А ты послушай, что люди говорят, поживи и послушай…

Дым валил из бани так, словно она горела. Однако Петр Васильевич перестал обращать на него внимание и сидел, опустив голову, вспоминая невысокого плотного человека с тихим приятным голосом.

…Никодим всегда был готов помочь любому, поддержать каждого, кто обращался к нему. Внимательный и вежливый священник пользовался уважением. И не было случая, чтобы кто-то, встретившись с ним на улице, не поздоровался бы первым. Однако решили все-таки выселить Никодима из деревни. Трудно сказать, кто решил, но тем не менее Никодим узнал об этом и сам первый пришел к Петру Васильевичу, которому было поручено от партячейки колхоза заниматься выселением.

— Когда собираться? — спросил его тогда Никодим.

— Завтра.

— Понятно… Значит, времени даже проститься с обжитым гнездом не даете.

— Завтра место поедешь выбирать себе для нового жилья.

С тех пор все и стали говорить в деревне, что Василич отправил священника на выселки. Правда, выселки были совсем рядом, но все равно считалось, что настоятель теперь жил далеко. Не при церкви же!

Выехали они на другой день с Никодимом выбирать место для его дома, да и затеяли разговор. О чем только не говорили: и о старом времени, и о новой власти.

— Власть-то она хорошая, — говорил Никодим. — Только вы хотите сразу же подстричь всех под одну гребенку… Хочешь не хочешь, а давай подчиняйся…

— А как же иначе? — не понял Петр Васильевич.

— А надо по-другому… С сердцем надо подходить к человеку. С сердцем и молитвой…

— Ну, насчет молитвы это ваше дело, а наше дело прямое… — перебил попа активист.

— Вот здесь-то и промашка получается…

— Как это промашка?