Тополиный пух: Послевоенная повесть

К полудню немцы устроили в их доме штаб: поставили на столе телефон, привезли неизвестно откуда кожаные кресла, даже повесили у печки портрет Гитлера. Все это хорошо было видно из открытых окон, тем более если проходить с ними рядом. А Мишка ходил… Он никак не мог понять, как это их дом заняли немцы? Они жили в нем всегда вчетвером: он, отец, мать и сестренка, а сейчас в доме никого нет… Один только часовой сидит на крыльце и свистит. И Мишка забрался вечером через окно в свой дом… Он обошел его весь, заглянул даже в чулан. Потом посидел на мягком кресле, решая, дотронуться ли ему до телефона или нет. А потом, увидев на столе карандаш, начал подрисовывать на портрете Гитлеру усы. Но тут случилось неожиданное — в комнату вошел тот офицер с редкими выцветшими волосами, который выселял их из дома. Офицер не стал ругать Мишку. Он молча взял за руку и повел на улицу. Мишка шел спокойно, не вырываясь и не сопротивляясь. Глядя на них, можно было даже подумать, что идут два человека — большой и маленький — на прогулку. Но у сарая немец остановился, поставил Мишку затылком к бревнам и вытащил финский нож. При виде блестящего лезвия Мишка испугался, хотел бежать, но офицер крепко взял его за горло так, что он даже не мог кричать.

— Если ти, русская маленький свинья, будешь это еще раз делат…

Немец вонзил в бревно лезвие ножа выше Мишкиной головы.

— Если ти еще раз осмелиш лезть… штаб, тебя ждет это.

И он несколько раз ударил ножом над головой мальчика.

Мишка плохо соображал, что ему говорил этот человек, потому что было очень больно горлу и он почти задыхался.

Вскоре поиски ребят увенчались успехом. Да еще каким! Нашли гранату! Прав был Сережка, нельзя было что-нибудь не найти. Граната моментально оказалась у него в руках.

— Рванем? — предложил он. — Ох и тарарахнет!

— А ты умеешь? — как бы проверяя его, спросил Витька.

— А то нет! Чего тут уметь-то… Дернул за кольцо и бросил…

— Дерни!

Сережка стал смотреть по сторонам, прикидывая, куда можно бросить гранату.

— Пошли к пруду… Кинем в воду — брызги пойдут…

Предложение понравилось.

Когда невысокие фонтанчики снова пропали в водяной глади и взрыв рассеялся в воздухе, как будто его и не было, на поверхности пруда показалась оглушенная рыбешка. Она лежала на боку, и только еле заметное шевеление пруда передвигало ее.

— Вот это да! — присвистнул Сережка и велел ребятам лезть в воду собирать рыбу.

Он совсем забыл о том, что может наделать взорванная в пруду граната. К тому же пруд был рядом с деревней, и взрыв там слышали. Слышал его и Сережкин дед.

Глава IV

Дед с бабкой по-разному относились к Сережке. Серафима Григорьевна прощала ему все, оправдывая это тем, что в будущем трудно придется внуку без отца. «Так пусть хоть сейчас отведает детства», — говорила она. Петр Васильевич, наоборот, хотел, чтобы Сережка уже сегодня привыкал к трудностям. «Меньше, — как замечал он, — дурь свою показывал бы… Больше степенным становился бы…» Впрочем, подросток вскоре хорошо понял эту разницу и пользовался ею, как только мог. Он увидел, что при бабушке ему можно все, ведь она даже не отругала его за карты, за гранату — испугалась только, когда узнала о взрыве, — не то что дед…

Деда избрали в колхозе председателем. Теперь он вставал рано, почти с рассветом, и на целый день уходил из дому. Появлялся только обедать. Отношения у него с внуком были хуже некуда, хотя Сережке нет-нет да и хотелось, чтобы дед с ним о чем-нибудь поговорил. Но что тут поделаешь, если он все время занят.

В деревне началась молотьба. С утра до вечера стучал на току барабан, и женщины, завязав нос и рот цветными косынками, из-под которых были видны только глаза, подбирали золотистую солому.

В один из жарких дней Сережка сидел у палисадника, смотрел на лениво разгуливающих кур и ждал, когда придет кто-нибудь из ребят. К нему всегда приходили. Такой уж завел он порядок: самому никуда не ходить, а ждать, чтобы приходили к нему. Но сегодня почему-то никто не шел. Сережке уже порядком надоело сидеть, смотреть на кур и ничего не делать. Но не мог же он изменить своему правилу?

Приехал дед, распряг лошадь. Сережка обратил внимание на ее перепутанную гриву. Привязав лошадь к забору, дед пошел обедать. В томительном бездействии прошло еще четверть часа. Все так же лениво разгуливали куры, и все так же стояла как вкопанная у палисадника лошадь.

«А не запрячь ли ее? — подумал Сережка, — Ведь деду скоро уезжать… Выйдет, а она стоит запряженная».

Он отвязал лошадь и повел ее к телеге.

— Не так! Не так! — услышал Сережка голос деда. — Я же учил тебя! Запрягать всегда нужно с левой стороны!

— А какая разница? — произнес Сережка.

— Ах, какая! — взорвался Петр Васильевич. — Отойди от коня! Соплив еще рассуждать!

Петр Васильевич выбежал из дома, выхватил из Сережкиных рук уздечку, подал на себя лошадь, а потом снова подвинул ее назад. Кобыла фыркнула, неуклюже переставила ноги и застыла на месте. Сережка отошел.

— Ну и запрягай сам! — громко сказал он деду. — Подумаешь… Помочь ему хотел, а он…