Тополиный пух: Послевоенная повесть

Однажды вечером стреляли совсем рядом. Потом автоматные очереди утихли, а в окно кто-то постучал. Ольга отдернула занавеску, но никого не увидела. Свет керосиновой лампы отразил в стекле только ее лицо. «Показалось, что ли?» — подумала она, но в окно постучали снова.

— Кто там? — вышла в сени Ольга.

Никто не отвечал, но теперь уже постучали в дверь. Она открыла. Ее оттолкнули, и Ольга почувствовала чуть ниже лопатки прикосновение чего-то тяжелого.

— Кто дома? — спросил ее голос сзади.

— Никого.

— А где отец?

— Вечерню служит.

— Да ты опусти автомат-то, — откуда-то из темноты сказал другой голос. — Видишь, девчонка совсем оробела. А мы ведь зла ей никакого чинить не будем… Попросить ее хотим, как свою, как дочку…

— В доме никого нет, товарищ командир. Лошадей тоже нет, — снова услышала Ольга, и слабый луч карманного фонаря скользнул по ее лицу.

«Партизаны», — догадалась она; ей начали объяснять:

— Беда тут у нас случилась… Товарищ ногу подвернул… Ходили мы по лесу, пичужек разных стреляли, а он оступился. Да так, что идти не может. Обмыть бы ему ногу-то да перевязать…

Они втащили в дом грузного парня и положили на лавку в передней комнате. Грязная, набухшая кровью тряпка обматывала его колено. «Вот это подвернул, — заметила она про себя, доставая из печи чугунок теплой воды. — Сказали бы уж лучше правду… А может, им нельзя говорить?.. Конечно, нельзя! Я-то что?! Ну, да ладно… Скорее бы только уходили и раненого уносили…»

Однако они не могли взять с собой раненого. Даже втроем им не дотащить бы парня до лагеря, а потом кто знает, может быть, придется и отстреливаться, лошадей же нет.

— Ты вот что, дочка, — обратился к Ольге человек, который приказывал кому-то несколько минут назад опустить автомат, — подумай, куда до завтра спрятать нашего товарища. Да так, чтобы ни одна душа не знала… А завтра, как твой батька уйдет к вечерне, мы за ним придем. Ладно? Но только не вздумай шутковать, дочка… Ой, не думай, — покачал он головой. — Выдашь, не простим мы тебе этого…

— Вы сами его прячьте, — опустила она глаза. — Идите в сад и прячьте в сарае.

— И то ладно, — протянул он. — Завтра, как будет все спокойно, ты знак нам дашь.

Ольга удивленно посмотрела на него и даже при слабом свете лампы увидела, как давно он не брит.

— Повесишь к вечеру у дома белье на веревке, и мы будем знать, что все тихо… — продолжал небритый. — Постирать-то у тебя небось найдется чего?

— Найдется, — ответила и спросила: — А если погоды не будет?

— Какой погоды? — не понял он.

— Дождь пойдет и белье будет вешать нельзя?

— Права, дочка, — улыбнулся небритый. — Не учел… Тогда, к вечерку печку затопишь, чтобы дым шел. Ну, там сварить себе что-нибудь понадобилось или еще что… Так можно?

— Можно, — согласилась она.

— Ну, на том и порешили… Да, — обернулся он к ней, уже уходя, — если не сможешь затопить печь…

Он помолчал.

— Ну, помешает тебе кто-нибудь… Да мало ли что… Скажи ему об этом, — кивнул на раненого небритый, — а то ведь он беспокоиться будет… — И, взглянув на парня, добавил: — Не робей! Все будет хорошо. Если не завтра, то послезавтра придем. Только лошадь достанем… Да, дочка! — вновь обернулся он к Ольге. — Не найдется ли у тебя какого-нибудь хлебца парню? А то ему, может, дня три ждать нас придется…

Ольга видела, как блеснули у них глаза и как впились они взглядом в большую краюху, которую она принесла с кухни. «Партизаны, а голодные».

Когда они ушли и унесли в сарай раненого, Ольга еще долго сидела, дрожа всем телом, и не в силах была остановить озноб. Потом встала, протерла остатками теплой воды пол, лавки и снова присела к столу.

Вернулся отец. Молча прошел к себе и, не зажигая света, лег спать. Вскоре заснула и она.

Весь другой день Ольга не находила себе места… «Скорее бы подходил вечер», — думала она, поглядывая с беспокойством на покрытое тяжелыми облаками небо. Дрова лежали рядом с печкой наготове. Чугунок с водой стоял здесь же.

Посидев немного на широкой лавке, стоящей под массивными образами, она подошла к окну — какое-то подсознательное чувство заставило ее это сделать и… пошатнулась: к дому шли отец и немецкий офицер. Ольга быстро стала выносить дрова в сени. О том, чтобы затопить печь, не могло быть и речи.

Офицер сидел у них допоздна. По дому разносился все тот же противный запах самогона, и захмелевший офицер отрывисто, по-собачьи, что-то говорил отцу. Из комнаты, где они сидели, до нее долетали только отдельные слова.