Тополиный пух: Послевоенная повесть

Сережке стало жаль Кольку. Захотелось ему помочь, заступиться, что ли, за него, как тогда. Но если в тот раз его вмешательство в историю с велосипедом было каким-то несознательным, а происходило так, от нечего делать, походя, то теперь Сережка ощущал твердое желание помочь Кольке, помочь во что бы то ни стало. Почему же пришло к Сережке такое желание? Может быть, потому, что Колька стал ему ближе? А может быть, потому, что менялся и сам Сережка? «Помочь! Надо бы ему помочь… — сверлили голову мысли. — Но как?» Сережка даже подумал, что, будь у него деньги, он обязательно купил бы ему скрипку… Купил бы и подарил. Вот так просто! Но денег у Сережки не было.

— А может, ее можно склеить? — попытался успокоить он Кольку.

— Ты что!

Колька даже остановился. Он не нашел слов, чтобы ответить.

«Как это склеить? Как можно ее склеить?»

Прошли еще несколько шагов. И тут вдруг Колька вспомнил, что когда уже после утренника пошел за скрипкой, то встретил у самого входа на сцену Гарика. Увидев его, Гарик тогда еще вроде бы испугался, отступил назад, а потом быстро побежал в зал. Колька до деталей припомнил эту встречу и подумал: «Уж не он ли это сделал? Не Гарик ли сломал скрипку за то, что когда-то выбил ему из-за меня велосипедные спицы Сережа?»

Выслушав Колькино предположение, Сережка ничего не сказал. «Все равно не докажешь, — подумал он, — ведь никто не видел».

Глава XI

Перестав ездить к Павлу Андреевичу, Сережка почувствовал, что ему чего-то не хватает. Мир, с которым он познакомился, а вернее еще только начал знакомиться, неожиданно захлопнул перед ним дверь. Жизнь вновь стала однообразной. Может, по этой причине чаще теперь вспоминалось Никольское — обыкновенная деревня, в которой живут его дед и бабушка, и в которой ему так все хорошо знакомо, и о которой Сережка столько узнал за эту зиму от Павла Андреевича.

Хотелось взглянуть на Никольское другими глазами, подойти к дому священника, а главное, к тому сараю, где прятался партизан, встретить Васятку. Правда, время отодвигало воспоминания о тех событиях, которые происходили в Никольском в войну. Иногда даже казалось, что не было там никогда ни немцев, ни партизан. Но Шурка возвращал все. «Ведь Шурка был? Был! А значит, и партизаны были, и немцы были…»

Сомнения исчезали окончательно, когда он вспоминал бабушку. «А здорово она ответила тогда Ольге: «Что? Коровушку свою потеряла? А у нас у всех теперь нет уж коровушек-то… Немцы, дружки твоего батюшки, увели…» И не побоялась же ведь… Вот бабушка!.. Но Павел Андреевич говорил, что ни Ольга, ни ее отец не предатели. Но кто же тогда предал?»

Теперь Сережку никто ни о чем не просил думать, не просил вспоминать… А он так уже к этому привык.

Ложась спать и долго ворочаясь в постели с закрытыми глазами, пытался вернуться к этим, переполнившим его до краев, Никольским событиям, представить себе детали, которые, по его мнению, обязательно должны были быть, но о которых почему-то забыл сказать художник. Однако, вспоминая, он думал: «Зачем все это? Ведь Павел Андреевич меня уже больше не рисует…»

Не радовало ничего, даже майское солнце не тянуло на улицу. Хотелось опять быть с художником. И хотя, расставаясь с Сережкой в тот вечер, Павел Андреевич взял с него слово, что он будет к нему приезжать в свободное время, Сережка не ездил — звонил только по телефону.

Опустив как-то в автомат монетку и набрав номер, который помнил наизусть, он услышал голос Веры Николаевны.

— Как у тебя дела, Сереженька? — обрадованно начала она. — Что нового? Как успехи?

Сережка хотел уже было что-то ответить и даже открыл рот, но она перебила:

— А чего к нам не приезжаешь? К экзаменам готовишься? Сейчас… Подожди… Вот Павел Андреевич подошел…

И она передала ему трубку.

Через секунду художник уже обстоятельно расспрашивал Сережку, поинтересовался, как чувствует себя мама, а потом сообщил, что они уезжают.

— Уезжаете? Куда?

— В Загорск. Все в тот же Загорск, Сережа. Так что завтра запрягаю свою железную лошадку, — так называл Павел Андреевич «опель-адмирал», — и еду… Но ненадолго, правда… До конца месяца… А ты молодец, что позвонил…

Услышав об отъезде Павла Андреевича, Сережка сник. Ему показалось, что художник бросает его второй раз. Только теперь уже не на время, а навсегда.

— Приеду, сразу же встретимся, — говорил Павел Андреевич, как бы успокаивая Сережку. Ну, ты только давай это… К экзаменам хорошо готовься… Понял?

— А можно я вас провожу?

— Так я утром уезжаю… Утром в девять часов… Ты в школе будешь…

— Мы завтра не учимся, — соврал Сережка.

— Не учитесь? Почему?

И Сережка соврал дальше:

— Завтра у нас консультация… Велели к двенадцати приходить.

— Вот как? Ну что же? Коль так, тогда приезжай… К двенадцати в школу ты успеешь…

Никакой консультации у Сережки назавтра не было, а были обыкновенные уроки, которые, как всегда, начинались в половине девятого. Но расписание консультаций им уже сообщили. Это-то и помогло Сережке соврать. «А куда завтра деть портфель? Не ехать же с ним к художнику — он тогда все поймет…» И Сережка вспомнил о Кольке.