Она хотела возмутиться. Но личико сморщилось, как у старухи, задергалось припадочно, задрожало, она уронила голову на стол и заплакала отчаянно и глухо.
— Господи-и-и… Как же жить страшно! Оказывается… Просто жить, Маша! Я не думала… Я никогда не думала… что все так, — бормотала она, вздрагивая.
Конечно, не думала. За нее мать думала. Все за нее думали.
Но злорадничать мне уже не хотелось. Однако и утешать — тоже.
— Ладно, — проговорила я. — Ты покуда пореви, а я хоть посуду вымою.
Она притихла, обмякнув.
Заныл мелодично телефон. Катерина смотрела на него молча, но к трубке не прикасалась.
— Что же ты? Возьми, — сказала я.
— Это они…
— От страха не спрячешься.
Рагозина утерла слезы, сняла трубку и залепетала деланно оживленно:
— Да… Я… Когда? Куда? На чем? В чем? На сколько?
— Ну, и чего там, Кэт? В вашем прейскуранте? — спросила я, когда она отключилась.
— Какой-то специалист по производству текстиля… Из Алжира. Араб, шестьдесят два года. Прилетел утром. Отобрал меня по видеокассете. Просил заказать в Сочи в «Лазурной» апартаменты люкс на три дня. Вылетать с ним сегодня.
— Ясное дело, в Сочах на пляжу текстиль производить — самое то!
— Они минут через двадцать за мной заедут. Надо укладываться.
Катька поднялась.
Я долбанула тарелку со злости и заорала:
— Не сметь больше никогда! Идиотка!
Я ее поволокла буквально за шкирку в комнату, ругалась так, что вышла бы в призерки на мировом первенстве по международному мату. Она меня отпихивала и отчаянно, дергаясь от ужаса, скулила:
— Ты их не знаешь! Они же меня убьют! Ну, изуродуют… От них не уходят! Я должна им за барахло… Они и тебя достанут!
Я ее заставила запихать в какой-то узел необходимое. Сама затолкала в холодильник сельское мясо. Нахлобучила на нее поверх пижамы шубу, сапоги напяливать было некогда, и я взяла их под мышку. И мы посыпались с лестницы. На улице с ног Катьки слетели топотушки без задников, и она чесала по снегу босой.
Мы только-только успели нырнуть в моего «гансика», как во двор медленно вплыл, желто светя подфарниками, черный представительский лимузин длиной с железнодорожный перрон.
Из него вылезла роскошная дама в каракулях и почти генеральской папахе, с мордой, как старый, но хорошо начищенный в косметичках башмак, посмотрела недовольно на часики и нырнула в подъезд.
Рагозина даже голову в коленки сунула со страху. Только чтобы та ее не разглядела.
— Бригадирша. Менеджер по приему, — сказала она. — Ее даже охрана боится! Хотя мужики ее не волнуют… Она и ко мне липла… Теперь не будет, правда? Ничего больше не будет, да?
— Поживешь пока у меня. Как партизанка в тылу врага. Или Штирлиц под носом у Броневого. А там посмотрим!
Дома у нее началась истерика. И я ее с трудом уложила спать.
Не было у бабы хлопот, да купила порося…
Что мне дальше делать с Катериной — я понятия не имела.
Но она имела. И попросилась обратно на ярмарку. Делать единственное, что она умеет. Кроме того, конечно, что каждая бывшая девица и без обучения умеет.
Клавдия приняла ее в штыки, но я ей втихую наплела, что у моей школьной подружки жуткая любовная драма. Он ее обманул. А она, дура, переживает.
— Только смотри, никаких подробностей не выспрашивай! — предупредила я.
Клавдия прониклась сочувствием, и я как-то слышала, как она толкует Катьке:
— Эти сволочи — все такие! Ты ему все отдаешь, а он одно знает: пыхтеть… А потом глядь — и пыхтеть некому! Ищи его, гада, свищи…
Рагозина вежливо слушала и думала про что-то свое. Она вообще замкнулась на какие-то замочки и могла молчать весь день. Если не заговаривать с нею. Но трудовой процесс Катька с Клавдией вдвоем держали на высоком уровне, мне стало посвободнее, и я начала потихонечку рыскать на «гансике» по Подмосковью, устанавливая новые связи.
Я всегда брала с собой Гришку. Он совершенно балдел от этих поездок, потому что я выпускала его гонять по полям в абсолютном безлюдье, и он катался по снегу и носился, как рысак, в полнейшем и недостижимом на столичных улицах собачьем счастье…
Я еще не совсем понимала, почему меня словно выталкивает какая-то сила из пределов Москвы, но первые мыслишки о совершенно Новом Деле пришли ко мне именно в этих странствиях по подмосковным зимним трассам. Каким-то образом это дело должно было быть непременно связано с дорогой, колесами и, конечно же, с Никитой (чтоб он провалился!). Если я не могу быть рядом с ним по жизни, то хотя бы в работе.
Я была занята своим и совершенно не думала про Катю Рагозину. Но произошла одна история, и я вдруг забеспокоилась о ней.
Я возвращалась из Кимр, уже темнело, я врубила дальний свет, и, когда проезжала какую-то деревеньку, с обочины выступила крохотная фигурка, отчаянно махавшая руками. Обычно я никого не подсаживаю, но эта девчонка так умоляюще прыгала и что-то вопила просительно, что я тормознула. Шубейка из котика на ней уже вымокла от мокрого снега, с сапог натекало, и я бросила ей тряпку:
— Вытри сапоги, подруга…