Торпеда для фюрера

И, как выяснилось, заявил слишком самонадеянно.

К этой встрече в доме, который так хотелось называть своим, потому что здесь ждали его сознательно – Магдалена и ещё неосознанно – готовый к рождению Адам, он оказался совершенно не готов.

…Русский разведчик стоял спиной к штурмбаннфюреру, склонившись над его, Дитриха, походным чемоданом, положенным на пузатое старинное трюмо, и смотрелся в его же, Дитриха, зеркало, вмонтированное с изнанки в фанерную крышку. Смотрелся густо намыленной нахальной физиономией, намыленной опять же его, Дитриха, мыльной пеной в медной чашечке и помазком, даже не его, Дитриха, а его дедушки, которым тот мылился в 1916 году в окопах при Сомме, прежде чем впервые в жизни увидел танки. И ничего, что помазок из барсучьей шерсти порядком облысел, всё равно обидно. Память всё-таки.

Потом Дитрих-Диц не однажды пытался забыть, что в эту критическую, опасную минуту в первую очередь пожалел о лысоватом помазке, а не о тех, о ком следовало бы. Но – не получалось.

Русский, обнажая лезвием в пене полосу смуглой кожи, подмигнул Габе, как старому знакомцу:

– Проходите, господин штурмбаннфюрер, что вы там замялись, как жених на пороге ЗАГСА…

Несмотря на то что сказано это было на чистейшем дойче, даже не фолькс, Дитрих толком разобрал только «проходите…» и «жених». И поэтому, оставив «ЗАГС» на малопонятный русский юмор, шагнул в комнату с удивлённо и, как он надеялся, надменно поднятой бровью. Дёргаться назад, в сени, смысла было не больше, чем орать во всё горло. Во-вторых, горло ему наверняка тут же перережут его же, вернее, деда, опасной бритвой с кайзеровским клеймом Рейхсвера. А во-первых, привезший его денщик покатил «BMW» в пустой амбар и наверняка застрянет там, чтобы почистить свечу. Поймав в дороге пару порядочных выбоин, заглохший мотоцикл они толкали, и, вообще, день выдался ни к черту, хоть ещё, собственно, и не начался.

С этой мыслью Габе, не дожидаясь унизительного приглашения присесть на собственный стул, угнездился на его краю, раздражённо забросив ногу за ногу, и вопросительно уставился в пол.

Подтверждая его прозорливую мысль о том, что звать на помощь всё же не следовало, из-за спины Дитриха на пол упала тень ещё одного русского, но в форме и со знаками различия «фельдполицай».

Впрочем, теперь Габе сообразил, что и первый русский, завладевший памятью дедушки, фузилёра 108-го Бранденбургского полка, широко расставил ноги в каменно-серых мешковатых штанах и ботинках с кожаными гетрами. Так что, о том, что перед ним те самые разведчики, о которых так много и разно говорил Бреннер, можно было догадаться только по тому, что он о них так много говорил. А так, сколь придирчиво бы не косился на форму русских диверсантов командир зондеркоманды «фельдполицай», должен был признать, что ничем она не отличалась от формы его подчинённых. Правда, вот, серебристое шитье унтерских знаков различия давно уже заменила мышино-серая нить попроще, но в глаза это не бросается.

– Разрешите представиться, – чётко, но не слишком манерно козырнул вышедший из-за спины штурмбаннфюрера фельдфебель (если, конечно, верить суконному треугольнику на рукаве).

– Соблаговолите, – продемонстрировал присутствие духа Габе.

– Посыльный комендатуры фельдфебель Рамштайн.

– Предлагаете так вас и представить моим людям? – со злой иронией поинтересовался штурмбаннфюрер.

– А что, они знают посыльного комендатуры?

– Их там до чёрта, – покачал головой Дитрих. – Только делать им здесь совершенно нечего.

– Едва ли ваши люди в курсе таких деталей.

– Но на «Иван-Баба»…

– Но в Якорной бухте ни один офицер не знает всех ваших людей в лицо, – заметил Новик, усаживаясь напротив Габе.

– Допустим, – хмыкнул штурмбаннфюрер и кивнул на Войткевича, уже растиравшего раскрасневшееся лицо вафельным полотенцем. – А это кто?

– Сам придумай, – многозначительно и ловко подбрасывая в ладони раскрытое лезвие, предложил Войткевич.

– Да с какой, собственно, стати? – процедил Дитрих, вдруг окрысившись.

– Аргументировать? – ухмыльнулся русский, с рожей самой злодейской.

О том, что русские ещё меньше смущаются при выборе средств и методов воздействия, чем даже гестапо, Дитрих, по крайней мере, был наслышан. И поэтому «что» или «кого» русские выдвинут в качестве аргументов он понял как-то сразу и, резко развернувшись на стуле, тревожно уставился в дверной проём соседней комнаты. «Donnervetter!» Вот теперь ему стало по-настоящему страшно.

Там, в лунных сумерках окна, не закрытого ставнями, белым призраком или, скорее, могильным надгробием в мраморных складках белых одежд, стояла его Магдалена, и лицо её было того же мраморного колеру. И только огромные её глаза жили на этом лице, но, впрочем, даже не жили, а умирали в кричащем ужасе.

Бывшая Магдалена Ковальски, а теперь Магдалена Габе, мать его ещё нерождённого ребенка. Можно было только догадываться… И страшно было догадываться, что сделают с ней эти звери и варвары.