Торпеда для фюрера

Тот самый гефрайтер Зоннерфельд закончил жевать консервированные сосиски, выбросил плоскую жестянку и, утершись рукавом, поморщился на жирное пятно на обшлаге кителя: «Шайсе…» И направился сполоснуть затёкшую жиром рожу к ребристой бочке, которую периодически наполнял Везунок питьевой водой из неблизкой цистерны.

Увидев своё выражение на фоне синей перспективы глубинного неба, Зоннерфельд о чём-то на пару секунд задумался. О бренности всего сущего, скорее всего, – и вдруг на нём, на небе, и оказался. Страшно и мучительно. Отчаянно и безысходно.

Отчаянно, но бесполезно отталкиваясь руками от красно-ржавого дна, извиваясь всем телом и стуча лбом в железный бок ребристой бочки, Зоннерфельд захлёбывался – и захлебнулся. Захватив локтем голенища его сапог и упершись ладонью другой руки в игривый раскормленный зад, плещущий на поверхности, Сергей Хачариди продержал своего давнего знакомца и теперешнего конвоира до тех пор, пока тот окончательно не угомонился.

– Ну, и кто кого намочил? – сплюнул командир партизанских разведчиков в воду, из которой теперь только рубчатые подошвы ботинок чуть выступали за обрез бочки.

Приткнутый к её ребристому боку, «MP-42» остался в его распоряжении.

Матрос Касаткин видел, как тот из приблудной троицы военнопленных, которого почему-то звали Везунком (что же он в лагерь попал, а не «пал смертью храбрых», везучий такой?), с лёгкостью, – несмотря на то, что фашист был вдвое, как не втрое его тяжелее, – запихнул его вверх тормашками в бочку. Где и «утопил как котёнка». Что было сильным, но неточным сравнением – бочка под «котёнком» ходуном ходила.

Касаткин, опустив «Цейс», обернулся на своего «ненавистного благодетеля». Тот откровенно дрых, оплыв на сковороде солнцепёка, и уже порядком намочил чёрную петлицу мундира. Касаткин брезгливо поджал губу и отвернулся. Молча.

«В конце концов, мог же я смотреть и в другую сторону, всё-таки было поручено следить за всей троицей. А между этим Везунком-водовозом и остальными землекопами градусов 60 азимутального разноса».

Доверни он бинокль ещё градусов на 60 по горизонту…

* * *

Когда штурмбаннфюрер Габе наконец появился, поднимаясь по ступеням хода сообщений, Войткевич и Новик переглянулись. Яков подсунул под бедро плоский вальтер, Александр положил на колени «шмайссер».

Оба они сидели в открытом кузове с низкими бортами штабного «жука», справедливо называемого самими немцами Kübelwagen [62] . И впрямь, лоханка, разве что с сильно скошенным краем капота. Яков сидел за рулём – такую должность определил ему штурмбаннфюрер. Пришлось согласиться под давлением «аргументации» Габе: в самом деле, посыльный непонятно куда и не слишком понятно откуда – как-то не по-армейски. А Саша замер истуканом на заднем сиденье.

Прошла пара нервных минут, пока от штабного бункера Дитрих добрёл до своей машины. И не взвыла сирена, не посыпались серыми тараканами из щелей ходов сообщения солдаты.

– Кажется, проникся, – вполголоса пробормотал Новик.

– Пробрало, как грушами на молоке, – обернулся к нему Войткевич, забросив локоть на низкую спинку. – Вишь, идёт, весь в думы погружённый: как бы не обосраться.

Со стороны можно было подумать, что два немецких унтера беспечно обсуждают в ожидании командира новое поступление армейского борделя.

– Ты б тоже не вприпрыжку бежал, если б твою жену на сносях в заложники взяли, – резонно заметил «фельдфебель» Новик.

Дитрих, действительно, вызывал недоуменные гримасы и по дороге в штаб базы, и по дороге обратно. И только в собственно бетонных катакомбах как-то рефлекторно подтянулся, чтобы его закономерное любопытство кому-нибудь не показалось подозрительным.

– Ну?.. – чуть слышно и не глядя в его сторону, поинтересовался его «личный водитель». – Что выяснили?