– А чего ты с ней, в самом деле, сделаешь? – чуть слышно и хмурясь, спросил Саша, когда словно на заклание и с лицом цвета своей Магдалены, зондерфюрер пошёл к двери, теперь уже не сутулясь, а откровенно горбясь.
– А шо я с ней сделаю? – искренне удивился Яков и, отмахнувшись от Новика, той же рукой заехал по сутулой спине. – Слышь, ты, несчастье! Что ты как с гробом на горбу? Ничего с твоей Матильдой не станется.
– Магдаленой, – рефлекторно поправил его Габе.
– А хрен редьки, – хохотнул Войткевич и даже потрудился перевести: – Meerrettich ist ebenso süß als red\'ka… Партизаны присмотрят.
Мало чего поняв, но почувствовав, какую страшную угрозу высказал в адрес его любимой этот варвар, Дитрих чуть не подкосился в коленях, но его вовремя подхватили под руки.
– Какой слабонервный…«Осиное гнездо». Ещё крупнее
Работа была бесхитростной, но невыносимо тяжёлой. Одним словом, рабской. Бог знает, для какой нужды надо было снова врубаться в сплошную скалу каменистого побережья, когда, казалось бы, и так со всех сторон бухты за кучевыми ватными облаками охотились стволы зенитных батарей и рыскали «спарки» зенитных автоматов. Не бухта, а крепость какая-то. А тут вновь и вновь искрили о мшистый, но неподатливый диорит ломы и кирки. Выносился в руках и вывозился в одноколесных тачках каменный лом. Что им ещё надо? Антон даже пожаловался однажды: «У меня вот глаза заливает от пота, какой я, на хрен, корректировщик, если света белого не вижу».
Свет и впрямь был бел – бел пронзительно, известково, а главное – слепил корабельной латунью беспощадного солнца. Жарко приходилось.
«Сабаева бы сюда, – вспомнил Антон бывшего циркового атлета, оставшегося исподтишка сторожить Магдалену. – Ему это занятие на один чих с перекуром. Махал бы себе киркой и по сторонам посматривал…»
«Типун тебе», – прохрипел Малахов, на секунду и с чувствительным ревматическим треском разогнув бронзово-лоснящуюся от пота спину.
И только Везунок, он же Сергей Хачариди, нашёл и возможность, и пункт для наблюдения. То ли он тому «фельдполицаю», что советовал его «помочить», запомнился как болезный, то ли это пресловутое везение Везунка, – но поставили его «поводырём», то есть бегать по воду и с водой. И вот, бегая теперь с медным, непривычно квадратным бидоном, он не забывал и осмотреться. А посмотреть было чего…
В небольшой, в общем-то, бухте покачивались на ряби защищенной акватории «курные утюги», как, не сговариваясь, прозвали торпедные катера пленные. Утюги грозные, ощетинившиеся стволами, которые и пулемётными назвать как-то язык не поворачивался, и гружёные торпедами.
«Шнельботы! – как авторитетно заявил всё тот же матрос Касаткин. – С этими катерами-переростками только наш “москитный флот” тягаться может, ежели три на одного, да авиация, а так… – махнул он рукой. – Они ещё и лидеру влепить могут, зараза, и от эсминца отгавкаться».
И вот то, чем этот чёртов «шустрый бот» может «влепить», – торпеда, которую фрицы зовут «угрём», и показалось Везунку самой удобной штукой, чтобы нагадить немцу. Конечно, ещё лучше было бы затопить один-другой из катеров, но как ты на них проберёшься? Разве что только «парадом», с кирками и красным знаменем впереди, чтобы фрицы охренели от такой наглости и пропустили, выстроившись почётным караулом… Иначе, никак. Там такая суета с утра до вечера.
«Вот ещё поодаль… – присмотрелся Сергей, – два немаленьких судна всё время копошатся на выходе из бухты. Чёрт знает, что там делают, но что-то чертовски важное, поскольку то и дело к ним шастает то катерок, то буксирок с командованием. Может, это начальственная возня – то самое задание флотской разведки? – в который раз прозорливо засомневался Сергей. – Ведь не посылали бы всего парочку диверсантов, чтобы уничтожить целую флотилию?»
Хачариди уже знал, – верный Вовка успел, и где только силы взялись, догнать колонну пленных у самого Атлама и шепнуть, когда конвоир отошёл подальше, что разведчиков всего двое, но это дядя Яша и дядя Саша, и что они уже наверняка на хуторе.
И прирожденная разведческая интуиция Везунка была, как всегда, права. Немцы и впрямь затевали нечто важное и очень серьёзное.