Торпеда для фюрера

…А потом вдруг услышал Володя, чуть проснувшись, чтобы умоститься на колючей душистой подстилке поудобнее, голос Арсения: «Там же ни русского духа, ни запаха. Фрицы никого, кроме своих, и на пушечный выстрел не подпускают».

– Почему? – сонно пробормотал Вовка. – Туда наших военнопленных гоняют из-под Рыбачьего…

И провалился было в тёмный и стылый колодец забытья, как Везунок ухватил его за ногу:

– Тпру! Ну-ка, ну-ка! Давай сюда…

Змея живучая и предусмотрительная

Крым. Лето 43‑го. Поселок Рыбачье. Лагерь для военнопленных

– И никаких перекличек, только демонстративный пересчёт по головам, как скотину, – поучал гауптштурмфюрер Бреннер перепуганного начальника лагеря майора Гутта, дидактически стуча неживым пальцем по краю стола.

– Это будет несложно, герр гауптштурмфюрер, – не столько шагнув, сколько подавшись вперед, заметил группенфюрер тайной полевой жандармерии Шварцкопф. – Мы переправим сюда пленных из-под Керчи, переселение приведёт к увеличению численности почти вдвое. Отсюда вполне понятная неразбериха, какие уж тут переклички, хоть бы номера назначить. Я уверен, герр гауптштурмфюрер, – окончательно выступил худощавый Шварцкопф, поощренный кивком Бреннера. – Русские сочтут этот момент особенно удачным для внедрения.

– Неразбериха – на вашей совести, майор. Больше переселений из коровника в коровник и, вообще, беготни по скотному двору.

Бреннер выглянул в оконце конторы во двор, – и впрямь, бывший колхозный скотный, загороженный колючей проволокой с вездесущими щитами: «Побег карается…»

Майор, с мышиной прытью бегая по углам комнаты глазками, на секунду запнулся со своим привычным лакейски-торопливым «Яволь!», и Карл-Йозеф, почувствовав его смутное возражение, отвернулся от оконца, вопросительно вздёрнул острым подбородком:

– Хотите что-то добавить?

– Так точно, – обрадовался вполне невинной формулировке Гутт. – Именно добавить. Видите ли, герр гауптштурмфюрер, среди контингента у меня весьма разветвлённая агентурная сеть, – одёрнул он полы мундира на пивном бочонке живота.

«Как будто это что-то прибавляет к его скучной никчемности…» – брезгливо поморщился Карл-Йозеф, вслух же уточнил с уничижительной дотошностью:

– Что, кто-то доносит?

Майор покраснел, как мальчишка, застигнутый за разглядыванием непристойных открыток:

– Так точно.

– Проследите, чтобы он докладывал только вам, а ещё лучше – нагоните на него страху. Пусть думает, что на нём вся ответственность за секретность ваших контактов. Впрочем, – гауптштурмфюрер на минуту задумался. – Впрочем, как только он укажет вам на подозрительных новичков, найдите повод его расстрелять или дайте понять пленным, откуда у него сигареты, они сами управятся.

– Так точно! – с чувством выдохнул Гутт.

Расстрелять Овсянникова у него и самого руки чесались, не столько даже из моральной чистоплотности, сколько из-за тошнотворной необходимости как-то реагировать на его многочисленные «заговоры» и «подполья», «раскрываемые» бывшим комиссаром НКВД по инерции.

– Но как они узнают? – начал было группенфюрер Шварцкопф.

– Партизаны? – Карл-Йозеф пожал плечами. – Выгрузите пленных на станции и продержите на виду час-другой, пока не подъедет колонна конвоя. Думаю, к вечеру партизаны будут уже знать.

Карл-Йозеф ошибался даже в самых смелых своих предположениях. Они уже знали.

Крылатые подруги

Кавказ. Лето 43‑го. Аэродром авиации флота «Ашкой-2»

– Да… – скептически протянул лейтенант Войткевич, когда «его пилот» подвела его к фанерному биплану, густо латанному жестью, а то и вовсе проклеенной парусиной. – Такую грозную боевую машину карапузу бы на верёвочке катать, – похлопал он ладонью по крылу, отозвавшемуся барабанной пустотой.

Тася, младший лейтенант Таисия Колодяжная, остановилась, словно запнувшись обо что-то в траве и, резко вскинув маленьким подбородком, произнесла медленно, но гневно дрожащим голосом:

– Между прочим, товарищ лейтенант, за сбитый ночной бомбардировщик немцы Железный крест дают!

– За «ушку»? – будто дразнясь, недоверчиво уточнил Войткевич и, царапнув ногтем по свежей, некрашенной латке, покачал головой. – За ваш, как я погляжу, уже крестов пять дадено.

– Да… – губы Таси запрыгали, не то от возмущения, не то от готовности разреветься. Она смахнула с упрямо выпуклого лба чёрные прядки. – Да вы… Во-первых, за «У-2»! [36] А во-вторых, вы бы слышали только немецкий эфир, когда на них волной «ТБ» идут – и когда одна наша «ушка»!

– И какова разница, позвольте полюбопытствовать?

– «Сейчас, Герман, допьём кофе и пойдём сбивать этих русских увальней!» – с карикатурно-плакатным искусством колхозного клуба, но очень забавно, воспроизвела Тася, сонно вытянув личико и держа двумя пальцами воображаемую чашку.